Андрей Максимов еще играет подростков, таким стал Шариков в новой интерпретации «Собачьего сердца» в МТЮЗе. Но при этом в свои двадцать шесть он кажется взрослее. О синдроме самозванца, работе с Жорой Крыжовниковым, отношениях с родителями и раннем отцовстве — в интервью журналу «Атмосфера».
- Мне кажется, это просто часть моей профессии, хотя, конечно, и определенный пиар, но на какие- то интервью я соглашаюсь, потому что я всегда за общение, если людям интересно от меня что-то услышать, узнать. Я понимаю, что внимание, которое появилось после «Слова пацана» и «Фишера», пока сиюминутное, но почему бы мне сейчас не поделиться своими мыслями?
- Нет, это никак не повлияло, просто я стараюсь к любой профессии относиться с уважением.
- Понимаете, какое дело, я ничем другим никогда не хотел заниматься и в театре играл с пяти лет. Сначала в любительских постановках, потом на профессиональной сцене. Собственно на кастинги стал ходить с того же самого возраста. И мне кажется, что артист, особенно мужчина, должен до тридцати лет состояться в профессии, хотя бы обозначить себя в ней. Если этого не происходит, то дальше сложнее, потому что на роли тридцатилетних чаще всего зовут людей уже с медийным опытом. К сожалению, слово «медийность» полностью перечеркнуло слово «репутация». В нашей профессии стало совершенно неважно, какая она у тебя, важно, сколько подписчиков в твоих соцсетях. И отвечая на ваш первый вопрос по поводу большого количества интервью, признаюсь, что, к сожалению, это все туда, так или иначе. Я должен принимать правила игры, потому что у нас очень часто кастинг-директора зовут на пробы людей, с которыми они увиделись или познакомились на каких-то мероприятиях и вечеринках, а не узнали по их работам.
- Время идет вперед, появляются разные способы коммуникации артистов и людей друг с другом, с аудиторией. Мне просто грустно от того, что если ты медийный актер, то можешь попадать абсолютно в любые скандалы — люди схавают все, и тебя все равно продолжат снимать.
- Я мечтал о такой творческой жизни, она ко мне постепенно приходит. Я очень рад, что есть работа, что режиссеры узнают меня. Страх, наверное, только в том, чтобы все не превратилось в завод по использованию меня, потому что хочется, прежде всего, развиваться в профессии, пытаться быть разным. А страха, что когда- то опять будет меньше работы, у меня нет. Значит, будет больше времени для моего сына, тоже хорошо.
- Вы очень хотели вырваться из амплуа отрицательных героев в кино и не боялись отказываться от предложений. И вот вознаграждение — череда разных героев.
- Мне очень повезло в этом смысле с агентом. Мы вместе поработали над тем, чтобы аккуратно относиться к любым предложениям, потому что после «Слова пацана» нас всех стали активно звать сниматься. Я не могу сказать, что прямо много отказывался, но тем не менее мы договорились, что жутких персонажей и каких- то гопников пока не берем. Но понимаете, если через день мне позвонит, допустим, Хлебников и предложит подобную роль, а мне так хочется поработать с ним, то я, конечно же, соглашусь.
- Вы считаете, что вас с Желтым из «Слова пацана» объединяет обостренное чувство справедливости. Вы были таким с детства?
- Да, у меня всегда было обостренное чувство справедливости, и я сильно переживал за тех, кто слабее, кого угнетают. Если в школе кого- то булили, я всегда вставал на его сторону, не раздумывая.
- А если вы видите несправедливость на съемочной площадке?
- Я очень не люблю, когда с актерами массовых сцен разговаривают как со стадом и могу сказать что- то людям, которые ведут себя так.
- В свой новый фильм «Москва слезам не верит» Крыжовников пробовал вас или был уверен, что это ваша роль?
- Я пробовался туда больше года. По-другому Андрей Николаевич не работает, даже Ваня Янковский, которого он давно знает и любит, достаточно долго пробовался в «Слово пацана». Андрею Николаевичу важно попадание актера именно в тот характер, который он и его жена и соавтор, режиссер Оля Долматовская заложили в сценарий.
- Как вы себя настраиваете, идя на пробы и страстно желая роль?
- Я молюсь, иду в церковь, говорю: «Господи, пусть меня утвердят». Ну, а что мне еще остается делать? Я переживаю, грызу ногти, хожу кругами по комнате, не сплю ночами. (Смеется.) Все, как у любого человека, который хочет получить работу, о которой мечтает.
- Многие актеры говорят, что нельзя страстно хотеть роль, потому что это работает в негатив…
- Марин, понимаете, тут, как с девушкой — идти на свидание и хотеть ее не очень страстно… На мой взгляд, тогда тебе и не выгорит ничего. Мне кажется, что иногда и режиссеру важно услышать от тебя: «Я хочу именно с вами работать, хочу в ваш фильм и не буду на другие проекты соглашаться, если вы меня утвердите». Если ты страстно чего- то хочешь, то ты всю энергию на это направляешь, и скорее всего, это получишь.
- А когда вы шли поступать в театральный, были уверены, что получится сделать это с первого года? И пробова-
лись ли везде?
- Да, как все, ходил по всем институтам. Мой папа (Андрей Максимов — журналист, драматург, режиссер. — Прим. авт.) был в хороших отношениях с Юрием Мефодьевичем Соломиным и как- то они с ним пошептались, чтобы меня туда не то что бы взяли, но присмотрелись. И Щепка была первым институтом, куда я пришел. А я был сумасшедше очарован всей этой атмосферой, но ничего не знал про театральные институты. Я увидел эти портреты в фойе и все… Пришел Юрий Мефодьевич и Ольга Николаевна, его жена, я им почитал и меня отправили на третий тур. И я за месяц, который образовался между турами, походил по другим институтам. И вектор у меня сильно поменялся, потому что я увидел какую-т о другую атмосферу, которая мне понравилась больше. Поступая в Высшую школу сценических искусств, я тоже не мечтал прямо учиться там. Я, как многие абитуриенты, хотел попасть в Школу-студию МХАТ или в ГИТИС. Но я дошел до конкурса в Школе Райкина и заразился энергией Константина Аркадьевича и Камы Мироновича Гинкаса. Но в Школу-студию меня не взяли, в ГИТИСе я прошел на второй тур к Крымову, старинному другу папы, и думал, может, это сыграет какую-то роль, но ничего подобного, меня оттуда тоже попросили. Поэтому и выбора- то не было. Но мое желание чудесным образом совпало с реальностью. Кстати, я узнал много интересного. Так, Поглазов в Щуке меня убрал с предварительных прослушиваний, попросив педагога, с которой я готовил программу, передать, что я напыщенный, самодовольный мажор и никогда никуда не поступлю. Поэтому не могу сказать, что мое поступление было легкой блестящей прогулкой. Но я все равно не рассматривал вариант, что не поступлю, был уверен в себе. Думал, что я прикольный и вроде бы талантливый парень, как меня не принять?
- А мама как отнеслась к вашему выбору пути?
- Родители не сильно принимали участие уже тогда в моих решениях. Они знали, что я поступаю, и очень переживали за меня, но не лезли с советами. Смотрели со стороны, поддерживали и терпеливо ждали.
- Знаю, что еще до поступления на вас упали футбольные ворота, в результате пострадало лицо, и вы сильно переживали из-за этого.
- Это случилось в двенадцать лет. Мне делали операцию, зашивали лицо, вставляли зубы. Я действительно очень переживал и во многом благодаря родителям справился с этим.
- Была очень удивлена, что где-т о вам говорили про челюсть и шрам, мол, кого ты будешь играть. Неделикатно, мягко говоря…
- Да, пару раз люди из профессии говорили, что у меня некиношная внешность, но не могу сказать, что это сильно во мне что-т о поменяло, и я решил все доказать кастинг-д иректорам. Нет, просто в моменте это было неприятно слышать и, конечно, я немного переживал. Но потом я поступил в театральный институт, где одним из моих мастеров стал Константин Аркадьевич Райкин, не самый красивый, но самый обаятельный артист из всех, кого я знаю, с самым не типажным лицом. Поэтому ну что… такое лицо, значит, уже что имеем, то имеем.
- Сейчас вы успеваете активно сниматься и выпускать премьеры в театре. В МТЮЗе только что вышло «Собачье сердце», где вы сыграли Шарикова и уже репетируете Тригорина в «Чайке» в МХТ. Вы вообще сильно волнуетесь перед премьерой?
- Для меня это всегда праздник, ощущаю приятное волнение. Я радуюсь, когда выпускается спектакль. Но банкет после премьеры мне кажется грустным мероприятием, к которому все очень весело всегда подходят. А я ничего веселого в этом не вижу, потому что заканчивается этап твоей жизни: репетиции, постоянные встречи с людьми.
- Вы были удивлены, когда Константин Хабенский предложил вам роль Тригорина? По его задумке Тригорин и Треплев будут почти ровесниками. Хотя все-таки фраза «Сорок лет ему еще не скоро…» говорит о том, что ему может быть лет тридцать пять.
- Ему может быть и тридцать, исходя из этой фразы Чехова. Просто мы привыкли, что Тригорин — всегда определенного возраста артист.
- А вы не спросили Хабенского: «А почему не Треплев?», ведь по идее это очень логично…
- Меня художественный руководитель МХТ приглашает к себе в спектакль на роль Тригорина. Что я его буду спрашивать, а почему не Треплев? (Смеется.)
- Просто интересно, как он увидел вас именно им…
- Да, интересно. Я спрошу его об этом на банкете и вам обязательно расскажу. (Улыбается.)
- Пьеса и роль на вас не давят?
- Очень давят. И пьеса, и роль, и театр, и здание. Но ничего, будем как- то справляться, стараться это в себе победить.
- Но у вас тут хорошая позиция, так как Хабенский — режиссер-дебютант, и думаю, сам волнуется, тем более, берясь за «Чайку»…
- Мы стараемся находить правильные решения, искать какие- то открытия для самих себя в этом тексте и в ролях, потому что в МХТ «Чайка» шла уже много раз и в разных интерпретациях, и сам Константин Юрьевич сыграл Тригорина у Богомолова.
- В одном из интервью вы сказали, что «Собачье сердце» в ТЮЗе — спектакль о теме отцов и детей. У вас эта проблематика присутствовала в подростковой жизни?
- Конечно, ведь все подростки считают, что они во всем правы, а родители во всем не правы. Я не исключение, у меня был сложный переходный возраст. Я хотел тотальной самостоятельности, чтобы ни от кого не зависеть, быть абсолютно отдельным организмом.
- Вы добавляли, что Шарикову просто не объяснили, что такое «хорошо» и что такое «плохо». А в вашем детстве вам это говорили?
- Я употребляю слова «хорошо» и «плохо» в контексте того, что Шариков у нас только что появившийся человек. Он не понимает даже примитивных вещей, что здесь можно обжечься, а здесь удариться. А мне такое родители объясняли уже в два-три года.
- А в вашу бытность подростком у вас дома были какие-т о разговоры об этом, но уже в контексте серьезных вещей? И при всем желании самостоятельности вы рассказывали родителям о своих отношениях с одноклассниками, друзьями, учителями?
- Безусловно, все это обсуждалось. И я мог посоветоваться с родителями по поводу того, как мне себя вести в той или иной ситуации.
- Я удивилась, что вам говорили, мол, и рост сто девяносто — помеха для актера. Хороший рост и не такой уж редкий…
- Это хороший рост, но он до сих пор очень сложный для кино, потому что меня невозможно снимать, в основном все операторы ниже, им приходится вставать на какие- то приспособления.
- Но теперь ваш рост конкретно пригодился.
- Вы о Маяковском?
- Да. Маяковский — это очень интересно, и вы уже говорите об этом. Вы вообще не суеверны?
- В чем-то я очень суеверный. Я сажусь на текст, как, наверное, все актеры. Причем в любом месте, в любую погоду. Но глобально я все-таки не суеверный.
- Вы ощущаете себя на свой возраст? Вы кажетесь мне взрослее…
- Да, я чувствую себя чуть взрослее. Возможно потому, что я всю жизнь общался с людьми, которые старше меня, с друзьями семьи, например.
- Еще не так давно вы рассказывали в интервью о жене, актрисе Софье Сливиной, с которой работаете в одном театре, и о сыне. А тут узнаю, что вы написали в одной из соцсетей о расставании. Почему решили объявить это сами, редко ваши коллеги так поступают?
- Я публичный человек, и люди, общающиеся с Соней, могут говорить, что видят меня в каких- то компаниях. По отношению к ней неправильно, если будут думать, что человек женат, а появляется с другими девушками. Я посчитал важным объявить, что мы больше не женаты.
- Вы сохранили с Соней хорошие отношения?
- Да, у нас прекрасные отношения.
- Вы женились в двадцать один год. Это не было продолжением желания самостоятельной жизни?
- Нет, это было желание жениться на Соне. И я к нему прислушался.
- А вы на тот момент представляли, что могут скоро появиться дети, а это все равно ответственность и некое ограничение свободы?
- Я очень хотел быть папой, и безумно рад, что у меня родился сын. И это произошло не само по себе, а в результате любви.
- Нередко папы, рассказывают, что начали стопроцентно ощущать свое отцовство, когда с ребенком уже можно было полноценно общаться и играть. А у вас как обстояло?
- Мне нравилось пеленать, мыть, гулять с коляской, я очень это все любил. И я таких пап, кто обнаруживает, что у него ребенок, когда тому уже года два, не встречал, для меня это странно. Я с самого первого дня жизни сына чувствовал, что я папа, что я несу ответственность за него и что это мой любимый человек.
- А в детстве вам хотелось братика или сестричку?
- Никогда не давал оценку тому, что я один в семье, не думал об этом.
- Простите, а сейчас гипотетически вам хочется, чтобы у сына были брат или сестра и самому иметь еще детей?
- Да, мне хочется этого.
- Вы представляли себя скорее папой мальчика или девочки?
- Я тактильный человек, и признаюсь, мне очень хотелось девочку. Я почему- то думал, что с мальчиком не смогу быть достаточно любвеобильным, проявлять такие эмоции. Но оказалось, что это не так.
- Вы как- то сказали, что у вас синдром самозванца. Что конкретно имели в виду?
- Синдром самозванца — это когда тебе кажется, что все, что ты получил, не совсем заслуженно.
- И сейчас в этом ощущении ничего не изменилось?
- Да нет, но мне вообще кажется, хорошо, когда артист не до конца уверен в собственной гениальности. (Улыбается.)
0
148.50
