– …Я не раз сталкивался с поразительным эффектом от пьес отца. Сам он относился к этому с иронией, но я не могу об этом не упомянуть. Первый раз это было во время съёмок документального фильма об отце. Сам он не поехал, а я увязался за съёмочной группой в Зачатьевский монастырь, знаменитый Зачмон, в кельях которого после революции обустроили коммунальные квартиры, в одной из них в молодости жил и отец. А мы приехали уже в то время, когда кельи возвращали монастырю, но несколько коммунальных квартир ещё оставалось. Установили свет, камеры, вдруг из одной двери появился не вполне трезвый мужчина среднего возраста, в майке голубого цвета, в народе нежно называемой алкоголичкой, с трёхдневной щетиной на опухшем лице. И начал скандалить: на каком основании ведутся съёмки без согласия жильцов? На вопрос администратора съёмочной группы, что устроит означенного жильца, чтобы получить согласие, с ходу заявил: «Бутылка». Потом после паузы: «Лучше две. Одну я выпью прямо сейчас, а вторую выставлю другим жителям нашей квартиры». Согласие было достигнуто, после дара он заметно подобрел, стал интересоваться, о чём, собственно, фильм. Ему сказали – о том, кто тут жил. «А кто такой?» – «Драматург Виктор Розов, вы наверняка его не знаете». «Как не знаю! – вскипел человек. – Да я воспитан на пьесах Розова!» Выяснилось, в армейской части, где он служил, была библиотека, и среди немногочисленных книг были и пьесы Розова. Он их внимательно изучил и стал поклонником драматурга, хотя ни одной не видел на сцене. Когда я приехал домой, рассказал обо всём отцу. «Уж не знаю, рад ты или огорчён таким поклонником?» «Серёнька, так бы он взял одну бутылку, да и выпил её, а прочитал мои пьесы и стал думать о других людях, припас для них вторую бутылку», – ответил отец…
А второй случай произошёл в Германии, куда мы поехали вместе с отцом. Нам выделили переводчика – женщину милую, вежливую, наполовину испанку, у неё был только один недостаток: русского языка она почти не знала. О её знании немецкого языка нам трудно было судить, так как мы имели о нём очень отдалённое представление. С её переводом каждый раз была громадная проблема. Тогда я начал говорить на английском, и дело пошло лучше. Прощаясь уже, мы подарили ей буклет к фильму «Летят журавли» – с фотографиями героев, кадрами из фильма, аннотацией на русском языке. Получив подарок, она онемела. Придя немного в себя, залепетала: «Вы не понимаете, это великий фильм, я его смотрела в кинотеатре восемь раз, я и русский язык начала учить только благодаря этому фильму». Показав на отца: «Это автор сценария вашего любимого фильма», – я, признаться, вконец добил девушку. А вот отец был счастлив: «Фильм всё-таки удался!»
– На счету Виктора Сергеевича более двух десятков пьес. Почему, как думаешь, именно эта пьеса, а потом и фильм так всем полюбились? Может быть, оттого, что в ней так много самого Розова?
«Я бы никогда не написал пьесу «Вечно живые», а потом и сценарий «Летят журавли», если бы сам не побывал на фронте и в госпитале, не видел тех людей. У меня просто смелости не хватило бы. Меня часто спрашивали и дома, и за рубежом, почему я так назвал фильм и что это означает. Я честно признавался: не знаю. Пришло в голову, понравилось – вот и всё. Что-то в поднебесном журавлином полёте есть от вечности. Но это я уже объясняю сейчас, а тогда просто мелькало как символ чего-то. Калатозову название сразу понравилось, но на «Мосфильме» не утвердили. Я думаю, оттого, что ведущие редакторы или руководители часто мыслят только логически, и если что-то логически необъяснимо, то, значит, вообще непригодно. Но Михаил Константинович успокаивал меня, говоря, что он добьётся полюбившегося нам названия. И ведь добился! Каким образом – не знаю. У него был большой опыт общения с руководством».
Из книги В. Розова «Удивление перед жизнью»
– И не только его впечатления от фронта – в этой истории много его собственной любовной драмы, он ведь почти десять лет ухаживал за мамой…
Отец жалел людей, утверждавших, что любви с первого взгляда не бывает. Об этом он точно знал по собственному опыту. Он увидел Надю Козлову на встрече Нового года, в театральной компании, куда его затащил однокурсник. Отцу она показалась необыкновенной красавицей, что и понятно: блондинка в кудряшках. А у него тогда и одежды приличной не было, пиджак на тот вечер он выпросил у театрального костюмера.
«Мрачная лестница. Второй этаж, третий. Звоним. За дверью уже слышен смех, чувствуется тепло, гости. Щёлкает замок, распахивается дверь… В её проёме на фоне ёлки, которая сверкает, разукрашенная, в углу комнаты, там, за второй, тоже открытой дверью стоит девушка. Беленькие кудряшки, синее вельветовое платье с коротким рукавчиком, большой кружевной воротник. И огромные сияющие глаза. И вот тут, в эту секунду, в этот миг, я и влюбился в неё по уши, целиком, без остатка. Остановилась метель, внутри меня что-то выпрямилось, освободилось, развернулось. «Входите!» – сказала она. Ай! Услыхав её голос, я совсем улетел в другую галактику. Всё! Конец! «Входите!» – повторила она. И я вошёл в другую полосу своей жизни».
Из книги В. Розова «Удивление перед жизнью»
– Никаких шансов у него не было. Она была ещё студенткой, но уже играла главные роли в Театре имени Ермоловой, и её очень ценил Николай Хмелёв, художественный руководитель. Её окружали поклонники, более успешные, более интересные, чем он. Она кокетничала напропалую, случались и кратковременные романы. Отец очень страдал. Ему представлялось, что она выходит замуж за другого… Все свои переживания он выплеснул в пьесе «Вечно живые».
«Я и корчился на раскалённой сковородке ревности, и пытался покончить с собой, и исходил стихами, и повизгивал от восторга. Она предпочитала мне других. Но я продолжал любить. Мучиться и любить. Десять лет…»
Из книги В. Розова «Удивление перед жизнью»
– Потом война. Отца ранило. Из госпиталя он вернулся на костылях. Маму это не только не оттолкнуло от него, а, думаю, наоборот, подстегнуло. Именно тогда они и решили пожениться. Когда кончится война. Так и получилось.
Но его переживания после свадьбы не закончились. Отец хотел детей, а мама не торопилась покидать сцену. Мне пришлось ждать появления на свет восемь лет. Но ушла из театра она только с рождением моей сестры, Татьяны. Причём до того отец безропотно сидел со мной, готовил еду, убирал комнату, это нисколько его не тяготило. Говорил: «Стою у плиты, а мысли вертятся, вертятся!» Он не понимал людей, которым для работы нужна особая творческая атмосфера, тишина, уединение. Мог писать на кухне, на дачной террасе, когда в доме полно народу, гости, дети – и все шумят, бегают туда-сюда… В Зачмоне его любили все. Одна соседка говорила: «Всего и было на земле три порядочных человека: Христос, Ленин и Виктор Сергеевич!» Отец рассказывал, что у них в этой коммуналке никогда не было не только ссор – малейших столкновений. Все очень тепло друг к другу относились. Современному человеку очень трудно понять, как можно любить коммунальную квартиру. А он любил.
Маму отец всю жизнь обожал, постоянно делал сюрпризы. Среди зимы дарил розы, привезённые другом с юга. Даже о новой квартире ей не сказал, а просто произнёс, встретив её у театра: «Сейчас поедем домой».
Идеальной женой мама проявила себя, когда отец уже болел. Ухаживала за ним, ежедневно навещала, когда он лежал в больнице. Она и сожгла себя за эти четыре года. Но без него жизни себе не представляла, ушла за ним через два года.
– Виктор Сергеевич ведь родился в очень простой семье – ярославского счетовода. С чего началась его привязанность к театру?
– Ещё в детстве с отцом произошёл один знаменательный случай. В Ветлуге мама повела его в театр. Это произвело на него столь глубокое впечатление, что он потерял сознание, его еле привели в чувство… Меня можно эмоционально поразить искусством, но очень редко. А на него искусство очень часто действовало волшебным образом. Как-то в Москву приехала труппа миланского театра «Ла Скала» с великой певицей Леонтиной Прайс, и отцу достали билет в Большой театр на единственный концерт. Как на грех, он заболел. Температура выше тридцати восьми. И всё же он пошёл на этот концерт. По словам отца, когда он услышал голос Прайс, его дохлый озноб сменился совсем другим трепетом. Он вернулся домой совершенно здоровым человеком… Или, когда в Лувре отец впервые увидел Джоконду, он замер перед ней и… когда посмотрел на часы, то понял, что простоял два часа…
А возвращаясь к театру… В шестнадцать лет отец пришёл актёром-любителем в Костромской театр рабочей молодёжи, который тогда только создавался. И пошло-поехало. Хотя без курьёзов не обошлось. Отец любил рассказывать одну историю. Мой дед, которого я не застал, в Первую мировую войну был в австрийском плену, отравлен газами, контужен. Вернулся из плена очень молчаливым человеком, практически не разговаривал. Редкий случай, когда он нарушил молчание, – это однажды, за завтраком, он дал сыну местную газету: «На, почитай о себе». Отец раскрыл газету, там в разделе местных новостей было написано о состоявшейся накануне премьере в ТРАМе. Мол, спектакль замечательный, если бы не одно обстоятельство – игра товарища Виктора Розова, который испортил всё впечатление от спектакля. Такая вот была первая рецензия. Но потом… Помню, мы были с отцом как-то в Костроме, навстречу нам шла группка туристов, и, когда мы с ними поравнялись, экскурсовод бодро произнёс: «В этом доме жил наш выдающийся земляк драматург Виктор Розов». Отец остановился, поправил: «Не в этом, а в соседнем». – «А вы, мужчина, откуда знаете?» – «Знаю, я и есть Розов»… Сейчас памятная доска висит не на этом доме, а на здании Костромского театра кукол, потому что именно там находился Театр рабочей молодёжи. И теперь в Ярославле и Костроме проходит Международный театральный фестиваль имени Виктора Розова.
– А как же он из актёра превратился в драматурга?
– Дело в том, что в силу своих внешних данных он мог рассчитывать только на характерные роли. Маленького роста, с крупноватым носом, у него рано появились залысины, отец какое-то время был похож на любимого миллионами зрителей Евгения Евстигнеева. В двадцать лет играл Скотинина в «Недоросле», причём очень удачно. Ведь он и училище Театра Революции, ныне Маяковского, заканчивал как актёр. Потом некоторое время ставил спектакли в маленьких московских театрах. Именно в качестве режиссёра его пригласила в Алма-Ату Наталия Ильинична Сац, где она организовывала Театр юного зрителя. Она была не только создателем Центрального детского театра в Москве, благодаря ей вообще в Советском Союзе появился театр для детей. Тогда – после лагерей – путь в Москву для неё был закрыт, но это не помешало ей собрать в Казахстане сильный театральный коллектив.
«На протяжении многих лет жизни я часто встречался с Наталией Сац и никогда не мог не изумляться её натуре. Иногда я восхищался ею, нередко негодовал, но что меня всегда поражало – её вулканическая энергия. Я никогда не видел Наталию Ильиничну вялой, унылой, даже меланхоличной, а уж тем более на что-либо жалующейся. Вечно она что-то создавала. Её организационный талант феноменален, а искусство привлекать на свою сторону всех поистине было фантастичным. Я сам видел, как она в период создания Театра для детей и юношества в Алма-Ате дружески и как бы наивно обнимала первого секретаря ЦК КП Казахстана Шаяхметова, целовала и называла «дорогим и замечательным Шаяхметиком». И важный, величественный Шаяхметов только жмурился. Нет-нет, в Наталии Ильиничне было что-то от… таинственной ворожбы».
Из книги В. Розова «Удивление перед жизнью»
– В Алма-Ате отец начал ставить спектакли, писал скетчи, сценарии творческих вечеров, да так, что Наталия Ильинична ему предложила: «У вас явно литературный дар. Напишите пьесу о современной жизни». Он согласился, подписал договор и даже получил аванс в размере трёх тысяч рублей. Наталия Сац обеспечила ему в Алма-Ате хорошие условия для жизни, прекрасное питание для послевоенного времени, а тут ещё и аванс за ненаписанную пьесу. После этого отец приехал в Москву, заботы столичной жизни его закрутили так, что он полностью забыл о подписанном договоре. Вскоре ему о нём напомнили. Он получил телеграмму: «Против вас будет возбуждено уголовное дело, если вы в течение трёх недель не представите текст пьесы согласно заключённому договору». Он как миленький сел за стол и в трёхнедельный срок написал пьесу «Её друзья». Её принял к постановке Центральный детский театр. Так что свою роль сыграл его величество случай.
– С кем Виктор Сергеевич дружил? С кем был близок по духу, по отношению к жизни?
– Если говорить о друзьях, то это не были его коллеги. Разумеется, он с ними встречался, особенно с Арбузовым, тем более что жили в одном доме, – они советовались друг с другом, читали новые пьесы, но это скорее было продолжением работы. Было много друзей, не имеющих никакого отношения к театру. Например, его большой друг Николай Гришин, переводчик, лингвист. Кстати, это мне они обязаны знакомством: их жёны лежали в роддоме, а молодые отцы стояли под окнами в ожидании новорождённых… Наверное, отец даже оберегал себя от театрального мира, потому что боялся, что тогда перестанет слышать живую речь, чувствовать жизнь обычных людей.
Многие годы отец дружил с Михаилом Калатозовым. После «Летят журавли» два года они вместе работали над картиной «Неотправленное письмо», которая получилась не слишком удачной, но отношения укрепила. В 1963 году они снова начали работать по заказу «Мосфильма» над картиной по сценарию Розова «А, Б, В, Г, Д…». Журнал «Юность» опубликовал сценарий, который расценили как попытку стравить отцов и детей Страны Советов. Можно было, правда, утешаться, что Розов оказался в одной компании с Василием Аксёновым и Анатолием Гладилиным. Но… В этот сложный для отца момент Калатозов приехал к нам на дачу, да ещё привёз актёра Василия Ланового, которого прочили на главную роль в этом фильме. Вдвоём они успокаивали отца, утверждали, что «Мосфильм» не отказался от постановки. На следующий день отец позвонил на студию, чтобы обсудить с Калатозовым какие-то детали. На «Мосфильме» ему вежливо ответили, что в данный момент Михаил Константинович подойти к телефону не может, так как занят на съёмочной площадке фильмом «Я – Куба» по сценарию Евгения Евтушенко. Отец страшно возмутился. И прекратил всякое общение с Калатозовым и своего решения не изменил вплоть до его смерти.
«Оттого, что я никак не мог соединить разговор с Михаилом Константиновичем с этим сообщением, мне чуть ли не сделалось плохо. Нет, в уме моём не было мысли о сценарии, о его судьбе, чёрт с ним, со сценарием! Мне не хватало воздуха совсем по другим причинам. Сердце начало стучать со страшной частотой и силой в грудь и в спину… Мне говорили, что во всей истории нашего распада с Калатозовым было виновато третье лицо, но так как никаких доказательств я тому не знал и не знаю, то и писать об этом с твёрдостью не могу. К сожалению, искусство театра и кинематографа коллективное, и судьба фильма или спектакля зависит от факторов, лежащих вне самой сферы искусства. Человеческие взаимоотношения иногда затмевают смысл дела. Здесь не злая воля, здесь затмение».
Из книги В. Розова «Удивление перед жизнью»
– Насколько я знаю, Виктор Сергеевич принципиально никогда не входил ни в какие писательские коалиции…
– У отца был такой характер… С одной стороны, он не любил делать лишних усилий: «Не выходит, и бог с ним», с другой стороны, если он занимал какую-то позицию, принимал внутренне решение по какому-то вопросу, то его сдвинуть было невозможно. Когда его хотели утвердить главным редактором журнала «Театр», то в ЦК сказали: «Розова нельзя. Он неуправляем и внесистемен». Он действительно не мог работать в системе. Хотя знал язык этой системы, умел на нём говорить и его понимали. Мог подойти к секретарю Союза писателей по организационным вопросам, а это всегда был «писатель в погонах», обычно генеральских, и сказать ему, словно делясь своими сомнениями, как, например, в деле Даниэля – Синявского: «Ну что мы делаем? Даём козырь нашим идеологическим противникам. Ведь это дело раздуют. Будет позор. Почему нельзя было решить на уровне Союза писателей?» Тот ответил: «Виктор Сергеевич, золотые слова. Мы, сотрудники госбезопасности, тоже надеялись на то, что писатели скажут: «Доверьте это нам. Мы возьмём решение на себя, примем самые суровые меры, но вне уголовного наказания». Но, когда начались выступления писателей, они сами начали требовать судить их как изменников Родины. Любят некоторые наши писатели бежать впереди паровоза…» Тогда не получилось, но вообще он многим помогал.
Что касается неуправляемости отца, то она проявлялась не только в определённом фрондёрстве по отношению к начальству, это была черта характера с самоиронией, но с бешеным упрямством. Упрямством не фанатика, а человека, который спокойно, ни с кем не споря, делает своё дело. Вот пример. Он был председателем жюри какой-то престижной театральной премии в 90-е годы. Его голос там был значимым, но не единственным, так как это был коллегиальный орган. Решался вопрос, кому присудить премию за лучшую мужскую роль сезона в Москве. Одним из кандидатов был Олег Ефремов, не могу вспомнить, в какой роли. Он не так часто играл в те годы. Были и другие претенденты, замечательные актёры. И вот идёт заседание, все долго спорят, наконец, голосование… Олег Николаевич, которого поддерживал отец, премию не получил. На следующий день – вручение премии в торжественной обстановке, объявляются номинанты. На сцену приглашается отец, чтобы озвучить решение жюри и наградить лауреата. Отец вышел на сцену и сказал: «И конечно, лучшим актёром признан Олег Ефремов». Скандал. Всё жюри, естественно, в ярости. Никто не понимает, как из этой ситуации выкрутиться. Я спросил отца, как же они вышли из положения? «Понятия не имею». – «А зачем ты это сделал?» – «Ну, ясно же, что Ефремов всё равно лучше всех!» Я бы сказал, что тогда это было общей тенденцией, всего поколения: «Есть моё мнение, и есть много неправильных!» У отца это было выражено не так сильно, как у некоторых его современников, у него это сопровождалось самоиронией, поэтому никогда не выглядело упрямством носорога. А скорее как чёрточка характера. Отец говорил, что он редкий гибрид из вожака и ведомого.
Ещё он не терпел толпу как выразителя общепринятого мнения, поведения. Началось это с похорон Сталина. Он шёл в толпе к Колонному залу, но что-то заставило его из неё выбраться и повернуть домой. Потом выяснилось, что уже через триста метров от этого места в толпе задавили нескольких человек. Коллега отца по Литературному институту и друг Инна Люциановна Вишневская на одном из юбилеев отца очень точно сказала: «Все говорят, что Розов принципиальный, Розов всегда говорит вопреки тому, что принято. Просто он говорит так, чтобы не быть как все!»
«Истинная демократия требует высокой культуры. Человек культурный обязан быть человеком демократичным. Только я против прямого соединения культуры и политики. Художникам лучше бы держаться подальше от политических интриг! Мне очень жаль, что многие хорошие писатели бросились в политиканство. А в искусство пролезло много всякой грязи – наркоманы, проститутки и так далее. Эта волна вызвана, очевидно, глобальными событиями, происходящими в стране. Реакция на вседозволенность. Это отходы производства, ничего больше, это надо переждать и не особенно артачиться. Когда устроится жизнь, это пройдёт, схлынет. Будет, конечно, бульварщина, она всегда и во всех странах есть, а всё наносное пройдёт».
Из книги В. Розова «Удивление перед жизнью»
– Виктор Сергеевич при жизни не был обласкан премиями и званиями. Почему?
– Да, джентльменского набора, которым награждались в Советском Союзе творческие работники его уровня, у него не было. Это при том, что фильм «Летят журавли» входит в пятёрку лучших фильмов советского кинематографа.
– Но Государственная премия у него была.
– А это скорее анекдотический случай. В 1967 году спектакль театра «Современник» по инсценировке романа Ивана Гончарова «Обыкновенная история» был выдвинут на соискание Государственной премии. Было решено, что премию получат два исполнителя главных ролей Олег Табаков и Михаил Козаков и режиссёр спектакля Галина Волчек. Осталось только утвердить кандидатуры в ЦК. Секретарь ЦК по культуре, облечённый этим партийным заданием, уже собирался поставить подпись, но вдруг спросил предъявителей заявки: «А почему мы автора обижаем?» Все начали бояться ему сказать, что автор умер ещё в ХIX веке, а чтобы сгладить ситуацию, один из помощников спросил: «Вы имеете в виду Розова, который написал инсценировку по знаменитому роману Гончарова?» На что партийный деятель ответил: «Естественно, а что я ещё мог иметь в виду? Розов известный драматург, не нужно его обходить». Так отец стал лауреатом Государственной премии. На Госпремию выделялась фиксированная сумма, вне зависимости от числа награждаемых. По этому поводу Олег Павлович много лет спустя пошутил: «Мы расстроились, потому что каждый потерял по пятьсот рублей, но всё же стерпели»…
– Были у отца какие-то увлечения – помимо театра, работы?
– Отец страстно собирал марки… И была одна встреча в этой связи, значимость которой выяснилась уже после его смерти. Мы с отцом приехали в Лондон по приглашению английского коммуниста и филателиста Хилари Норвуда, встречались с ним и его женой Мелитой. Она, как нам сказали, работала в бюро, которое занималось ядерными технологиями… Прошло лет тридцать, и вдруг я читаю в газете, что в Британии разоблачена шпионка, много лет работавшая на Советский Союз, – Мелита Норвуд. Она передала в СССР много секретов в области ядерного вооружения. Говорили, что она спасла мир от ядерной войны, так как во многом благодаря ей Советский Союз быстро достиг ядерного паритета с Западом. Её даже не арестовали после разоблачения, ей было уже хорошо за девяносто.
– Я хорошо помню, что во времена твоей юности отец позволял тебе делать всё что угодно. Терпел дома большую компанию шумных друзей. Мог, конечно, когда безобразничали, и по шее кому-то дать, но в целом свобода у тебя была полной.
– Всё так! В период моего взросления отец был увлечён модными воспитательными теориями – без насилия над личностью, без нажима, подавления воли. Но была одна черта, которая мне очень не нравилась. Как воспитывать ребёнка, если на него не кричать, не наказывать, как объяснить тогда, что можно, а что нельзя? Не дарить подарков? Но у меня всё было. И тогда отец на меня надувался. Он ничего не говорил, не ругал, если я приносил плохую оценку из школы или приходил поздно домой, никого не предупредив. Зато он вёл себя так, будто между нами полностью пресечено общение, всё, чужие люди. К нему подходишь: «Пап, я хотел спросить». Он ледяным тоном: «Что?» При этом с мамой мы могли накричать друг на друга, выпустить пар, эмоции, но уже через десять минут забыть даже причину конфликта, как будто этого и не было. И это было понятнее и, думаю, правильнее. Отец, кстати, тоже пересмотрел свой подход. С младшей дочерью Таней он уже так себя не вёл.
«Я иду вперёд, никого не заставляя следовать за собой. Даже собственным детям – при всём при том, что воспитание включает в себя и метод принуждения, – стараюсь предоставить как можно больше свободы. Я предлагаю идти за мной. Кто захочет – пожалуйста, нет – как угодно. Но и сам идти за кем-то не могу. Как-то стыдно и смешно подчиняться чужой воле».
Из книги В. Розова «Удивление перед жизнью»
– Хорошо помня наше дачное общение, я не мог отделаться от ощущения, что Виктор Сергеевич и в жизни воспроизводит ту большую патриархальную семью, которая в центре почти всех его пьес.
– Дача и квартира всегда были полны самых дальних родственников. Он специально не конструировал большую семью, но, когда она складывалась, он был счастлив. Это давало возможность наблюдать за людьми: новые истории, особенности речи, понимание характеров. Каждый приезд родственника, который ни меня, ни маму не очень радовал, потому что влёк дополнительные заботы, ему доставлял колоссальное удовольствие. «Как жизнь? Рассказывай!» Он включался в это, слушал. По мере сил помогал.
Отец очень ценил одиночество, но не требовал никакой изоляции, когда работал. Вставал рано, завтракал, работал с десяти до двух, после много гулял, размышлял, продумывал какие-то нюансы, иногда записывал какую-то мысль на клочке бумаги. Он считал, что писать надо каждый день, даже если не идёт, даже если день не очень удачный. Пусть три реплики, но он должен их написать.
Отец был весьма реалистичным и весьма ироничным и понимал, что озарения можно дожидаться долго, а театр ждёт пьесу к открытию сезона… Но также понимал, что когда замысел пьесы есть, то профессионально, конечно, он мог написать её за пару недель. Но тогда герои пьесы говорили его языком – словом, были неживыми. Отец всегда ждал, когда герои его пьес заживут самостоятельной жизнью. Как у Булгакова в «Театральном романе»: Максудов расставил фигурки на доске, а они зажили и заговорили. Ему осталось только записывать за ними их реплики. К творчеству отец относился как к чему-то, что даётся человеку свыше. Как он неоднократно говорил, если человек получил даже большой объём знаний, но таланта в нём нет, то эти знания, будто груда камней, придавят его к земле, погребут под собой. Если же дан талант, то он встанет на эту пирамиду камней и увидит гораздо дальше. Помоему, у него это всегда получалось.
«Какой бы темы ни касался автор, пьесы его должны быть о человеке. Искусство, в том числе и театр, занимается одним видом строительства – строительством человека. Если мы не воспитаем в людях именно человеческих качеств – совести, чести, сострадания, уважения к другим, даже элементарной порядочности, – мы никогда ничего хорошего не сделаем ни в одной сфере человеческой деятельности».
Из книги В. Розова «Удивление перед жизнью»
– …Не могу сказать, что отец был мистиком, но верил в то, что существует нечто над материальным миром, что необъяснимо с точки зрения науки… И рассказывал одну историю. В Театре Революции, где он служил одно время, его коллегой была актриса Юдифь Глизер, тогда довольно известная. Как-то он ей пожаловался: ролей не дают, в личной жизни беда – девушка, впоследствии моя мама, не обращает на него внимания… «Иду по улице, и так совсем плохо, да ещё цыгане пристали: «Давай погадаем». «Вы не верите в гадания, Виктор?» – Глизер была с отцом на вы. «Как можно в наше время верить гаданиям?!» «Я умею гадать, хотите?» – предложила Глизер, и отец из любопытства протянул ей ладонь… Она посмотрела. И сказала: «Скорее всего, вы скоро умрёте, я вижу колебания между жизнью и смертью, но, если вы не умрёте, вы станете очень богатым, известным на весь мир и проживёте очень долгую жизнь». Вот как объяснить?.. Но слова сбылись. На войне отец был тяжело ранен, уже лежал в морге, когда у него заметили признаки жизни – и спасли, потом долго лечился, а через четыре года после войны стал писать, фильм «Летят журавли» принёс ему мировую славу, он дожил до девяноста лет…
Была у отца любимая фраза: «Ни один человек не знает, сколько у него сил, пока он эти силы не испробовал до предела». Вот он точно – всё, что хотел, испробовал до предела.
0
60.00
