ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Окт. 8, 2024

И вот на этом фоне происходит действие романов цикла. Оба недавно вышедших фильма, «Дюна» и «Дюна-2», дают вполне адекватное представление о сюжете. Принципиальных расхождений нет, только второстепенные сюжетные линии убраны. В двух словах: крупный феодал, герцог Лето Атрейдес, получает новое назначение: император делает его наместником планеты Арракис, отобрав ее у прежнего наместника, злодея из злодеев барона Харконнена. На самом деле его цель — руками обиженного барона уничтожить дом Атрейдесов, потому что тот слишком уж усилился, а император использует политику сдержек и противовесов.

Планета Арракис, представляющая собой пустыню, крайне важна, потому что только там добывается так называемая Меланжа (она же Пряность), которая применяется в медицине, для продления человеческой жизни, но главное — для космонавигации. Грубо говоря, только приняв дозу этого вещества, навигаторы способны проложить курс сверхсветового звездолета. То есть благодаря Меланже сохраняется связность Империи — а иначе та давно бы уже распалась на суверенные колонии. Соответственно, это огромные деньги, огромный бизнес, в том числе и криминальный.

Далее барон Харконнен, получив негласный карт-бланш от императора, нападает на Атрейдесов, одерживает победу, убивает благородного и честного герцога, но его жене Джессике и пятнадцатилетнему сыну Паулю (в других переводах — Полу) удается спастись в пустыне, где их нашли и взяли к себе так называемые фримены. То есть свободные люди, формально никому не подчиняющиеся.

Фримены — отдельная тема цикла, фримены нужны не только для сюжета, но и для «месседжа». Это потомки религиозной секты дзен-суннитов, которая, по авторской задумке, берет начало от реально существующей на Ближнем Востоке со времен Средневековья религии друзов (это закрытая религиозная община, о вероучении которой крайне мало известно). По легенде, на протяжении многих веков дзен-сунниты страдали в рабстве, но потом каким-то образом сумели бежать на планету Арракис и закрепиться там, живя в пустыне, подальше от имперской администрации. Их прототип — арабы-бедуины, кочевники пустыни.

Так вот, фримены приняли в свои ряды Пауля и Джессику. А Пауль, надо сказать, юноша особый. У него бывают видения, он обладает даром предвидения и ясновидения (а употребление Меланжи эти его способности резко усиливают). И это тоже нужно не столько для сюжета, сколько для идеи цикла.

Спустя пару лет повзрослевший Пауль, используя свой дар пророчества, возглавил борьбу фрименов с жестокими Харконненами, и мало того, что победил — так еще и низложил императора Шаддама Четвертого, сам сделавшись императором. Все это происходит в финале первого романа и выглядит как победа добра над злом. Именно это мы и видим в фильмах Дени Вильнёва.

А вот в последующих романах, которые пока не экранизированы (да и не факт, что будут) всё оказывается куда сложнее. Пауль, ставший не просто императором, но и религиозным лидером фрименов, Муад’Дибом, как они его называют, своего рода мессией, чем дальше, тем больше тяготится своей ролью и своим пророческим даром, который становится для него источником моральных страданий. Но нет смысла пересказывать. Есть смысл поговорить о главном: о том, ради чего все это написано, какие идеи вкладывал автор и что может почерпнуть из этих книг современный читатель. Особенно если мы говорим про читателя-христианина.

«Что хотел сказать автор»

Я очень не люблю само это выражение «что хотел сказать автор», особенно применительно к художественному тексту. Потому что художественное произведение тем и отличается от научного или публицистического трактата, что его можно толковать по-разному. В идеале сколько читателей, столько и интерпретаций. Эти интерпретации во многом будут совпадать, но не на сто процентов. И точка зрения автора, его «месседж» — это, конечно, важно, это интересно, но никто не обязан воспринимать авторскую интерпретацию как самую правильную, и уж тем более как единственно верную.

Да и не всегда мы вообще можем с уверенностью утверждать, что именно автор сознательно вкладывал в свое произведение. Иногда мы это знаем из его писем, интервью, публичных выступлений, а иногда можем судить по каким-то очень косвенным признакам.

В случае Герберта, однако же, можно с достаточной уверенностью говорить, что он вкладывал в «Хроники Дюны». Это прежде всего религиозно-философские и политические темы. Сюжет здесь играет второстепенную роль, да и, скажем прямо, более или менее увлекательной оказывается только первая книга — «Дюна». А дальше — в основном разговоры и внутренние монологи героев. Тем, кто ищет в фантастике яркий, увлекательный и динамичный сюжет, здесь ловить нечего. Если сравнить «Хроники Дюны» с другими культовыми проектами, например с «Сагой огня и льда» Джорджа Мартина (известной массовому читателю прежде всего по своей экранизации «Игра Престолов»), то Герберт проигрывает всухую. То же самое будет, если сравнить с «Властелином колец» Толкина, со «Звездными войнами» Лукаса (хотя не совсем корректно сравнивать книги и кино).

Между прочим, эти романы и по языку порой очень тяжеловесны — речь о тех местах, где герои предаются философским рассуждениям. По словам переводчика Павла Вязникова, переводившего первые две книги цикла, именно так и в оригинале. Герберт, возможно, вполне сознательно писал заумно, чтобы создать ощущение многозначности.

Что же его волновало? Какие страхи и надежды отражены в цикле?

На мой взгляд, это прежде всего мысли о том, как улучшить социум, можно ли создать поистине счастливое общество и что для этого можно сделать. И какие ошибки, какие соблазны встают на этом пути.

В «Хрониках Дюны», конечно, никакого идеального общества не показано. Но сама мечта о нем там очень явно звучит. И, похоже, многие моменты, которые мы сейчас воспринимаем как чисто литературную игру, как сюжетообразующие фантастические допущения, были для Герберта чем-то бóльшим.

Евгеника

Вполне возможно, что он всерьез верил в евгенику, то есть возлагал надежды на то, что биоинженерными методами можно кардинально улучшить человеческую природу. Вот этот женский (чуть было не сказал «монашеский») орден Бене Гессерит тысячелетиями исследует наследственность и скрещивает людей с подходящими генами, это у них программа, рассчитанная на сотни поколений. В итоге должен вылупиться так называемый Квисатц Хадерах — сверхчеловек, способный воспринимать сразу и прошлое, и настоящее, и будущее, проникать мыслью в каждое человеческое сознание, влиять на вероятности событий, чтобы выбрать наилучшую для человечества. И не просто выбрать наилучшую, а найти цель, к которой человечество должно стремиться. Собственно, Пауль Атрейдес, он же Муад’Диб, и стал таким сверхчеловеком, только на поколение раньше, чем рассчитывали дамы из Бене Гессерит.

Родовая память

Другое фантастическое допущение, на которое, как мне кажется, Герберт тоже возлагал надежды, — это генетическая память. То есть гипотеза, что в наших генах ключ к воспоминаниям всех наших предков — с их рождения и до момента зачатия своих детей. Более того, в тексте можно найти намеки и на то, что и последующие их воспоминания становятся доступны потомкам — через кровь, через гены.

Само это представление, конечно, не утверждает, что память предков физически сохраняется именно в генах. Здесь, вполне возможно, Герберт отталкивается от очень модных в его время (и более тогда известных на Западе, чем у нас) идей академика Вернадского о ноосфере как некоем вселенском хранилище информации, этаком банке данных, куда записываются абсолютно все продукты человеческого разума, в том числе и память каждого. Согласно таким представлениям, гены хоть и не хранят в себе такую информацию, но играют роль пароля на доступ к этому банку данных.

А в цикле Герберта это важнейшая тема. Там некоторые особые люди (Пауль Атрейдес, его младшая сестра Алия, их мать Джессика и особенно сын Пауля, Лето Второй) обладают генетической памятью, то есть в их сознании живут все предки, начиная с доисторических времен. То есть каждый из таких «предрожденных» — уже не просто отдельный человек, а некая совокупность разумов, имеющая одно тело на всех.

Тут, правда, возникает тонкий момент, который, возможно, автор не до конца продумал: личность человека не тождественна его памяти. Личность — это нечто большее, чем сумма воспоминаний. Иначе говоря, личность — это не только некий объем информации. А у Герберта получается, что информация иногда превращается в личность. Говоря по-простому, в такого «предрожденного» вселяются души предков. Явление это известно ордену Бене Гессерит (высшие его адепты благодаря использованию Меланжи пробуждают в себе генетическую память, но в этом деле им далеко до семейства Атрейдесов). Бене Гессерит называет такое Мерзостью и считает необходимым искоренять ее. Точнее сказать, Мерзостью они считают тот случай, когда души предков захватывают сознание адепта (как это и случилось с сестрой Пауля, Алией).

В двух словах: для Герберта, похоже, мысль о выведении (чисто научными методами) породы сверхлюдей, которые приведут человечество к счастью, не только литературный прием, но и некоторая надежда, которую он исследует в романе с этических позиций, рассматривая разные «за» и «против». Между прочим, эту тему он разрабатывал и в другом своем произведении — в романе «Улей Хельстрома», где показано общество, организованное по типу муравейника. Если глядеть извне — тоталитарный кошмар. А если изнутри — то все субъективно счастливы, поскольку у них модифицированная природа.

Экология

А еще одна важная для Герберта тема — это экология. Замечу, что в наши дни экологическая повестка стала повсеместной, но «Хроники Дюны» писались почти шестьдесят лет назад, когда и слово-то это не успело еще войти в массовый обиход.

Вот есть планета Арракис. Это жаркая пустыня, где вода в страшном дефиците, где выжить можно, лишь тщательно ее экономя. И естественно, у людей образованных (планетолог Кинес и его сын Лиет) возникает мечта превратить планету в город-сад. Мечта вполне осуществимая, этой мечтой Кинесы вдохновили фрименов, и спустя всего пару поколений она наконец сбылась (для этого, конечно, нужно было победить старого императора и вложить кучу ресурсов в транформацию планеты). Там, где были пески, выросли леса, потекли реки, воды теперь полно, всем хватит. И яблони зацвели.

Только вот одно «но». Чем меньше пустынь, тем меньше Пряности, а она жизненно необходима всей империи. И уже в четвертом романе Бог-император Лето Второй решает вернуть все обратно, превратить цветущий сад в прежнюю пустыню. Причем неизбежная гибель миллионов людей его не слишком смущает. Что такое эти миллионы по сравнению со всей империей?

То есть Герберт прекрасно демонстрирует, как экология может влиять на политику и как политика может использовать экологию в своих целях. Это и в наши дни далеко не всем очевидно, а уж шестьдесят лет назад...

Религия как инструмент

Слово «религия» звучит в тексте очень часто. Только в первых трех романах оно употребляется более сотни раз. О том, как там религия понимается, скажу позднее, а здесь замечу, что Герберт прекрасно понимал, насколько в человеческом обществе религия и политика завязаны друг на друга, насколько мощным инструментом для политических целей становится религия.

Собственно, Пауль, сознательно опираясь на мифологию фрименов, создает некую новую религию, которую те с энтузиазмом восприняли и которую он стал насаждать по всей галактике, сделавшись императором. А уж сынок его, Лето Второй, унаследовав престол, и вовсе объявил себя Богом. Именно с большой буквы. И что папа, что сын руководствовались в этом совершенно посюсторонними соображениями. Религия, с одной стороны, средство мобилизации общества на великие свершения, а с другой, нужна для его стабильности, это сдерживающий фактор, это обоснование легитимности властей предержащих.

Как мне показалось, сам Герберт особых надежд на религию не возлагал, а просто показывал в романах, как она может использоваться. То есть в таком использовании есть и плюсы, и минусы — если оценивать со стороны.

Видимо, волновала Герберта и тема колониализма. Равно как и борьбы с ним. Собственно, клан Харконненов, угнетающих бедный Арракис — это типичные колониалисты, выжимающие все соки из туземцев. Ради увеличения добычи Пряности (то есть Меланжи) империя готова на все. Проблемы местных шерифа не волнуют. А местные — гордые и непокоренные, они же фримены, то есть свободные люди, они начинают бороться партизанскими методами. Благодаря такому чудесному подарку, как Муад’Диб, обладающий способностью предвидеть будущее, они в итоге одерживают победу. И непонятно, что больше тому способствовало — пророческий дар Пауля или то, что благодаря этому дару он сумел объединить разрозненные племена в единый народ.

Но Герберт не был бы Гербертом, если бы рисовал черно-белую картинку, как хорошие угнетенные свергают плохих угнетателей. Во-первых, фримены в его изображении вовсе не белые и пушистые. Они типичные дикари, жестокие и невежественные (причем жестокость и невежество в них прекрасно уживаются с благородством и широтой души). Во-вторых, когда фримены победили, маятник качнулся в другую сторону, фримены стали ударной силой Муад’Диба и кровавой волной прокатились по Галактике, утверждая его власть и его веру. То есть придуманную им веру. Исторические параллели здесь настолько очевидны, что незачем и упоминать. В общем, кто был ничем, тот стал всем, и никому от этого не стало лучше.

Что можно увидеть в «Хрониках Дюны»

Я говорил о том, что, как мне кажется, закладывал Фрэнк Герберт в свой цикл. Возможно, где-то я был неточен и необъективен, но я честно старался смотреть на «Хроники Дюны» его глазами. А теперь взгляну своими.

Итак, для меня ключевая идея цикла — это идея подмены. Имею в виду подмену религии тем, чем она не является. В «Хрониках» Дюны о религии говорят много, говорят с разных сторон, но при этом понимают под этим словом нечто совершенно посюстороннее.

Не религия

В мире «Дюны» религия существует, и не одна. Существует и, так сказать, общий знаменатель всех этих религий — некая «Экуменическая Библия», представляющая собой попытку скрестить ужа с ежом. Исходная идея составителей этой «Экуменической Библии» — что все религии говорят об одном и том же, учат всему хорошему и предостерегают от всего плохого. А Пауль, ставший мессией фрименов, Муад’Дибом, дал им какую-то новую религию, о содержании которой судить трудно — в тексте приводятся лишь некоторые его афоризмы. Да и сын Пауля, Бог-император Лето Второй, тоже учит своих подданных некой религии, и тоже никакого ее «катехизиса» (то есть краткого изложения) мы в тексте не видим.

Но вот что видно невооруженным глазом: в этих разновидностях религии вообще нет представления о Боге как Творце, создателе мира. Нет представления о загробной жизни (да и вообще о бессмертии хотя бы души, не будем уж говорить о воскресении мертвых). Вся «религия» сводится к философским рассуждениям и нравственным нормам, которые зачем-то следует соблюдать. То есть о потустороннем вообще речи не идет. Есть мелкие исключения (например, когда фримен Джадис погиб в поединке и его хоронят, то звучит фраза «чтобы дух его на нас не сердился»). Но тут скорее у фрименов бездумное соблюдение древних обрядов, смысл которых они давно забыли. Во всяком случае, слова насчет духа никто всерьез не принимает. Вообще, кстати, у фрименов нет кладбищ, нет могил. Умер человек — выкачали всю воду из его тела (вода же ценность!) и выбросили останки в пустыню.

При этом религиозные институты как раз есть. Особенно это касается религии, которую сочинил для фрименов Пауль и которая «на штыках» была навязана всей империи. Там употребляются слова «церковь», «епископы», там есть даже нечто вроде инквизиции, там есть храмы, в которых проводятся массовые обряды. Институты есть — а вот религии в точном смысле слова нет.

Ведь религия — это восстановление разрушенной связи между человеком и Богом. Уже даже само значение этого латинского слова говорит о том. Приставка «ре» — восстановление, корень «лига» — связь. То есть религия — это способ хотя бы в какой-то степени сделаться причастным чему-то (вернее, Кому-то) сверхъестественному. Тому, что не является частью нашего мира, не является природным феноменом. Это верно не только для монотеистических религий, но и для языческих. Богослужения, жертвоприношения — это всё попытка установить контакт с Богом (или богами с маленькой буквы). Более того, даже если говорить о буддизме, который не признаёт существование Бога как создателя мира, все равно там есть стремление с помощью интеллектуальных и физических практик выйти за пределы этого мира — чтобы выскочить из сансары, цепочки перерождений.

Ничего этого в мире Дюны нет. Никто не думает о потустороннем, никто не думает о жизни после смерти. Между тем это важнейшая мотивация для того, чтобы вообще устанавливать контакт с высшими силами: человек интуитивно чувствует, что со смертью тела ничего не кончается, а только начинается. Ну и надеется с помощью Бога (или богов) добиться лучшего посмертия. Христианство говорит и о большем: не только о бессмертии души, но и о воскрешении мертвых, то есть о воссоздании тела и соединении с ним души. Ужас смерти свойственен каждому — потому и стремление преодолеть свою смертность есть у каждого.

Но только не в цикле о Дюне. Там религия, по большому счету, всего лишь социальный институт, важный элемент культуры, полезный (или вредный) с прагматической точки зрения. Нужный для функционирования государства, но способный в дурных руках принести много беды. Как это и случилось с сестрой Пауля Алией, фактически сменившей его на троне в качестве регентши и установившей жесточайшую тоталитарную диктатуру.

Не пророк

Теперь о пророческом даре Пауля, Алии и особенно Лето Второго. Слово «пророческий» здесь нужно взять в кавычки, потому что кто такой пророк? В обывательском представлении — тот, кто способен предсказывать события будущего.

Но религиозное понимание этого слова совсем иное. Пророк — это человек, через которого Бог возвещает людям Свою волю. Пророк, если и предрекает нечто, относящееся к будущему, действует не своей силой. Это не экстрасенс, у него нет никаких паранормальных способностей. Просто он достоин быть голосом Божиим. И вовсе не обязательно пророк предрекает будущее. Он может говорить и о настоящем, и о прошлом — точнее, о сути происходившего или происходящего сейчас. О том, как Бог эти вещи видит. И цель пророчества не потрясти людей, не запугать их, не впечатлить их духовной крутизной, не использовать знание о будущем в целях государственного строительства. Цель пророчества — достучаться до человеческих сердец, чтобы люди увидели свои грехи, покаялись и начали жить иначе.

Хрестоматийный пример — ветхозаветная книга Ионы, когда пророк Иона (очень не хотевший пророчествовать) был послан к жителям города Ниневии, и пророчество его возымело успех, они покаялись, и потому Бог изменил будущее: предсказанной пророком катастрофы не случилось. Это говорит еще и о том, что с христианской точки зрения будущее не предопределено железно, оно вариативно, и какой вариант Бог изберет, зависит от духовного состояния людей.

Совершенно не то мы видим в «Хрониках Дюны». «Предрожденные» там видят будущее (тоже, кстати, многовариантное), но видят лишь благодаря собственным выдающимся способностям (у них подходящая генетика, они же — результат евгенической программы ордена Бене Гессерит), а к тому же принимают лошадиные дозы Меланжи. Их там никто свыше не уполномочил пророчествовать, они сами в себе обнаружили эту способность и используют ее в меру своих представлений об общественном благе.

То есть и религия — лишь «как бы» религия, и «Бог» там — это всего лишь человек со сверхспособностями, и пророчество не имеет ничего общего с пониманием не только христианским, но и с иудейским и исламским.

Не ислам

Кстати, насчет ислама. В цикле Герберта множество аллюзий на ислам, на исламскую историю, исламскую культуру. Вплоть до имен, до терминологии. Фримены срисованы с бедуинов, то, как они несут военным путем религию Муад’Диба, прямо называется джихадом (часто употребляющееся в цикле понятие). Да и за десять тысяч лет до событий первой книги произошел так называемый «джихад слуг», то есть всеимперская резня, целью которой было уничтожение компьютеров. Ну боялись люди искусственного интеллекта, наверняка не безосновательно.

Так вот, может показаться, что здесь нечто большее, чем просто декорации. Некоторые мусульмане убеждены, что и сама суть авторского высказывания — это исследование внутренних проблем исламского мира, исламского богословия. Обстоятельно доказывается, что вот здесь Герберт упоминает такую-то суру Корана, вот здесь пересказывает такой-то хадис (устное предание).

Я не настолько разбираюсь в исламе, чтобы соглашаться или опровергать эти взгляды. Наверняка Герберт действительно изучал первоисточники. Уж попытки стилизовать средневековую арабскую и персидскую поэзию в тексте более чем заметны. Но и моих куцых знаний об исламе достаточно, чтобы утверждать: в мире, изображенном в «Дюне», никакого ислама нет. Потому что ислам — это строгое единобожие, непримиримое к любому язычеству. А в «Дюне» язычества, как говорится, выше крыши. Фримены до религии Муад’Диба поклонялись гигантскому червю Шаи-Хулуду — там это нечто среднее между племенным тотемом и духом местности. А Лето Второй, гибрид человека и гигантского червя, объявивший себя Богом, с точки зрения ислама — попросту богохульник.

А кстати, кто он с точки зрения христианства? Очень соблазнительно ассоциировать его с антихристом. Действительно, владыка мира — да. Чудеса великие показывает — да (правда, не такие уж великие, кроме способности предвидеть будущее и высокого интеллекта — ничего особенного). Богом себя называет, заставляет подданных себя так называть. Похоже? А вот не совсем. Главное в антихристе ведь не чудотворение и не земная власть, а то, что он выдает себя за Христа. Здесь же перед нами мир, в котором о Христе забыли десятки тысяч лет назад. Мир, в котором не может быть антихриста. Не из этой он истории.

И еще по поводу якобы ислама в «Дюне». Где там Аллах? В первых трех романах это слово звучит только один раз, в устах контрабандиста, произносящего фразу «Аллах акбар» как синоним «хорошо». О каком единобожии можно говорить там, где и в Бога-то в традиционном понимании этого слова давно никто не верит? Да и священной книги мусульман, Корана, там тоже нет. Само это слово встречается в тексте лишь один раз, причем не в самом повествовании, а в приложении, где описываются религии галактической империи.

Словом, прямо по Булгакову: чего ни хватишься, ничего нет. Ни подлинной религии, ни Бога (как в христианском, так и мусульманском понимании), ни представления о посмертии, ни антихриста, ни пророка. Имитация! Но ярко, талантливо написанная имитация.

Не Бог

И вот еще что важно: лейтмотив цикла — это тема покорения. Кто-то кого-то покоряет, причем это касается не только человеческих разборок, но и религии. Вот взять явное язычество фрименов, поклонение гигантскому червю Шаи-Хулуду. Поклоняться-то поклоняются, но реальных червей покоряют и используют как транспортные средства. Да и ножи из их зубов получаются хорошие. А вот Пауль соорудил религию, и эту религию, замешенную на своем прорицательском даре, использует в политических целях (пускай субъективно и благородных). А сын его, Бог-император Лето Второй, объявив себя Богом и вызывая религиозный экстаз у своих фанатиков, использует их веру опять же в политических целях (так называемый «золотой путь», то есть мир и стабильность минус свобода и развитие). Видим тенденцию: использовать высшее (то есть религию) ради низшего, небесное ради земного.

А в христианстве не так. Бога, как говорится, нельзя взять за бороду, нельзя приручить, нельзя покорить и поставить себе на службу (сразу вспоминается старуха из сказки Пушкина про золотую рыбку, которая хотела именно этого). Бог неподвластен человеку, Бог нелицеприятен, Бога невозможно до конца понять. И отсюда возникает то, что называется страхом Божиим, — то есть трепет от ощущения Его инаковости, его, говоря философским языком, трансцендентности миру.

Но — и в этом парадокс христианства! — именно в этом и заключается наша надежда. Из откровения Божиего мы знаем, что Он, такой вот могущественный, непредставимый, «неприручаемый» Бог настолько любит людей, что ради нас стал Человеком, претерпел страдания и смерть и тем самым открыл нам путь спасения. Только такой Бог, Источник всякого бытия, и может нас спасти. А если бы Он был «ручным львом» (в «Хрониках Нарнии» Клайва Льюиса Аслан говорит: «Я — не ручной лев»)? Страшно подумать, кто бы Его приручил и с какими целями. И да, скажем прямо, такие попытки «приручить Бога», использовать небесное ради земного совершают и те, кто называет себя христианами. Только вот к христианской вере такие фокусы отношения не имеют.

Зачем читать?

Но вернемся все же к «Хроникам Дюны». Главный вопрос: если там все так противоречит христианству, то зачем их читать? Может ли от этой огромной эпопеи быть хоть какая-то польза уму и сердцу?

Я думаю, сам по себе вопрос в такой постановке звучит неправильно. Неправильно, потому что неявно подразумевает, будто все люди одинаковы и что-то если полезно, так уж всем, а если вредно, то тоже всем.

Но ведь мы разные. Одна и та же книга кому-то принесет пользу, а кому-то нет. Есть люди, которые, даже читая Библию, умудряются выводить из нее какие-то ереси. Либо, читая поверхностно, впадают в недоумения и теряют остатки веры. Всякое бывает.

Поэтому не стану давать общих рекомендаций. Скажу про себя. Мне чтение «Хроник Дюны» помогло лучше осознать, что в христианстве главное, а что обусловлено лишь историей и культурой. Когда видишь имитацию истины, можно сделать ошибку, приняв эту имитацию за истину. Но можно, наоборот, изучить характерные признаки имитации и в своей церковной жизни делать, как говорится, поправку на ветер, на дух века сего. Чтобы не принять смолу за мёд. Внешне же очень похожи.

«Что будем делать?» — сообщество людей, для которых важна тема отношений. Вместе с авторами журнала «Фома» разбираемся, как жить в современном мире с опорой на традиционные ценности и православное христианство: @foma_ru_psychology