— Елена, в сентябре у вас день рождения, но в вашей жизни этих рождений, по сути, было гораздо больше, чем лет в паспорте, не зря ведь домашние называют вас птицей феникс. Трудно посчитать, сколько раз вы начинали все с чистого листа.
— Чем дольше я живу, тем короче периоды вот этих жизней после новых рождений. Сегодня мне кажется, что каждый вечер засыпает одна Елена, а просыпается совершенно другая, которой дан целый новый день, новая жизнь, где можно все изменить, что-то передумать, перераспределить и так далее. И мне очень нравится этот процесс короткой жизни одного дня, потому что тогда длинная большая единая жизнь растягивается в бесконечность. Если твой день — целая жизнь, за которую ты должна успеть что-то сделать, кем-то стать, что-то поменять, то это дает такое количество сил и энергии! Она буквально на тебя откуда-то из космоса сваливается, и ты можешь сдвигать горы. Я живу так два или три года, и мне это безумно нравится.
— Цветок посадила, кофе выпила, что-то увидела — это все для меня не мелочи, а события, которые я не пропускаю.
Вы мне задаете этот вопрос, а у меня в крови пузырики шампанского бегут от радости, что могу с кем-то этим поделиться. Я сегодня проснулась в горах в своем доме в Сочи — это совершенно другая жизнь, чем на равнине. Горы тебя физически возвышают над плоскостью, и ты, хочешь того или нет, паришь. Ты уже в облаках, в небесах, выше быта и смотришь на все свысока в хорошем смысле этого слова.
Каждое утро я просыпаюсь затемно, часа в четыре ночи, от крика моего петуха. Просыпаюсь не в вакууме, а в мироздании, вокруг меня звезды, природа, горы, ветер, птицы, соседи. Представляете, какая я малая песчинка в этом мире, наверху этих гор, которая просто радуется тому, что она открыла глаза и живет.
Следующее событие в моей жизни — это когда кошка, которая спала у меня всю ночь в ногах, требует, чтобы ее покормили и отправили на улицу ловить всяких ящериц, мышей, крыс — что попадется.
— Какая счастливая жизнь у кошки.
— А у меня какая счастливая, потому что она рядом! Она мурлыкает, меня встречает радостным взглядом, она — существо, которое от меня зависит, и это огромная ответственность. Но я за это благодарна, потому что человеку необходимо, чтобы кто-то зависел от его действий и возможностей. Все мои близкие от меня уже давным-давно не зависят. Дети взрослые, у них своя жизнь. А у мужчин, как я поняла, изначально жизнь своя, и мы заблуждаемся, думая, что она как-то с нами связана. И вот для меня растения, животные, которых я имела наглость взять под свою опеку, — мой мир, где я должна, обязана, где я от них получаю, они от меня. Такая связь со Вселенной. Я должна пойти полить в теплицу мои огурцы, помидоры, посмотреть, какие у меня за ночь распустились цветы, оценить, что должна сделать в саду. И где-то к половине восьмого, оглядев все царство, отведенное мне, сделав то, что должна для его обитателей, я уезжаю на море. Часов в восемь утра мы с подругой (спасибо, что она составляет мне компанию) бросаем все свои дела и окунаемся в море. И два часа, до 10.00, у нас полнейший релакс. Из воды вылезать не хочется, это счастье. Я с морем общаюсь, благодарю его за то, что оно меня принимает и я могу в нем не боясь плавать, за то, что оно меня снабжает всеми минералами и силой невероятной. Поскольку море вечное, в отличие от меня, то я черпаю от него мощь, его безграничность и всегдашность. В 10 часов это счастье заканчивается, в половине одиннадцатого, заехав в магазины и купив все, что нужно для хозяйства, для питания и для животных, я приезжаю к себе на участок в горы, где вокруг меня практически никого нет. Там так тихо и уединенно — хоть нагишом ходи. Прекрасно быть наедине с природой. Я делаю всякие дела. Потом пью утренний кофе, сидя на террасе, глядя на море, из которого только что вышла, и ощущаю себя Афродитой каждое утро. Вот так начинается мой день, моя новая жизнь.
Дома часто ложусь в спальне, где прохладно, потому что работал кондиционер. Я беру книгу, читаю. Изредка могу себе даже бутылочку пива позволить, чего раньше никогда не делала, поскольку всегда следила за внешностью и за фигурой.
— А сейчас разве не следите?
— Я себе давно сказала, что в 50 лет перестану это делать и смогу жить как хочу. В 50 поняла, что рановато, роли не позволяют, и отложила это все к 60 годам. А в 60 — до 70 лет. Когда исполнилось 70, сказала: «Хватит! Кто хозяин моей жизни, я или мои роли?» И поняла, что только я. Не знаю, сколько мне Господь отпустил еще лет, но эти годы имею право жить не так, как надо, а как я хочу.
Я себе лет пятьдесят не позволяла есть мороженого. Это начиналось еще в детстве — стало нельзя, потому что я должна была худеть для картин, для ролей. Мороженого я с детства недобрала. Сейчас ем каждый день и абсолютно счастлива. Но я знала, что откладывание каких-то вещей, которые ты не позволяешь себе делать всю жизнь в силу обстоятельств, под старость окажется огромным плюсом. Обычно старики жалуются на то, что уже неинтересно и ничего не хочется. А у меня столько всего не было! Даже обычное мороженое делает меня счастливой. И вы знаете, это дает ощущение молодости и полета, я все время улыбаюсь. Мне нравится так жить, когда мой организм говорит: «хочу мороженого», или «хочу стаканчик пива», или «хочу окунуться в ледяной бассейн» (у меня здесь бассейн на участке), или «хочу повязать, почитать, порисовать». И я сама себе все это позволяю. Вот мой день. Я рисую, лежу, размышляю, учу стихи, читаю очень интересные книги. Сейчас последняя потрясающая книга — Билл Брайсон, «Краткая история почти всего на свете». Кто-то скажет, что я припозднилась ее читать, но для меня в самый раз. Я всех друзей своих уже заразила, и те, кто начинает ее читать, благодарят меня и говорят: «Боже, целый новый мир!» Сейчас такие удивительные книги выходят, особенно в научно-популярной литературе, которые открывают врата и окна в совершенно новые миры, и ты понимаешь, что это бесконечность.
— Елена, а что, кроме мороженого, вам было категорически нельзя, но вы себе позволили? Из материального или, может быть, из нематериального.
— Вы знаете, материально я достаточно скромно существую и за всю свою жизнь не смогла открыть какой-то бизнес и наладить дело, которое сейчас мне обеспечивало бы беспроблемную жизнь. Моя пенсия составляет 17 тысяч. Когда я ее оформляла, мне сказали:
— Предоставьте договора на фильмы. Если не найдете, будете получать пенсию по старости.
Но я не знаю, как их добыть. И я спросила:
— А как же мои картины, которые могу предоставить? Они ничего не значат?
И мне ответили:
— Если нет на них договоров, не значат ничего.
Поэтому у меня такая пенсия.
— Какая-то катастрофическая несправедливость, вы ведь снимались с детства и ваши картины входят в золотой фонд кино.
— Я не одна в подобной ситуации. И положение у меня даже лучше, чем у многих, так как есть возможность подрабатывать. Поэтому я не перестала работать — это приходится делать не всегда по желанию, а часто по необходимости, чтобы продолжать обеспечивать себе тот уровень жизни, к которому привыкла. А привыкла я жить скромно, но не задумываясь о том, что могу себе позволить. Это касается и продуктовых магазинов, и одежды, и каких-то благ жизни. Я хочу — я делаю. И сейчас ничего не поменялось. И благодарна судьбе, что есть такая возможность. Конечно, я была бы более счастлива, если бы могла залезать в тумбочку и брать оттуда какие-то деньги или каждый месяц получать достойную пенсию. Но грех роптать. Многие люди в нашем государстве в еще более сложном положении, я же могу зарабатывать своей любимой профессией.
— Почему вы предпочли антрепризы репертуарному театру?
— Я иногда скучаю по театру репертуарному, серьезному, но все же счастлива, что работаю в антрепризах, потому что есть возможность самостоятельно решать, когда отдыхаю. Я работаю с конца сентября по конец марта — апрель. Все остальное время провожу в своем любимом Сочи в горах. Свой участок называю необитаемым, потому что он находится в конце поселка в Хосте, на самом верху. Граничит с Сочинским национальным парком, и моя калитка туда ведет. Я могу пойти собирать грибы или мох в парке. И там нет вообще никого. Живу в этих объятиях гор, сзади меня заповедник, а с террасы открывается потрясающий вид на море и горы. Они с двух сторон охватывают мой участок — это хостинское ущелье, и оно выглядит как рюмочка для коктейля, в которую налито море. Такой вид дороже всех денег. Я сегодня с утра, придя с моря, пью свой кофе, и практически подо мной в ущелье летают орлы.
— Елена, вы ухаживаете за садом, который называете раем, занимаетесь живописью. А не собираетесь ли что-то писать? Мы давно с вами общаемся, и, мне кажется, у вас есть дар сочинять.
— Ой, спасибо большое. У меня же вышла уже книга «В роли себя самой».
— Но я имела в виду не биографическую, а художественную литературу. Помню, как вы рассказывали, какое впечатление на вас произвела книга «Маленький принц», которую принесла вам, совсем девочке, Эра Зиганшина на съемках «Снежной королевы». Вы праздновали день рождения без родителей, ощущали себя очень одинокой, и эта книга вас просто перевернула, стала потрясением. Я почему-то уверена, что вы могли бы писать философские сказки.
— Вы даже не представляете, какую волшебную струну сейчас этими словами задели. Я и сама думала об этом, и у меня даже есть те герои, о которых хотела бы написать — вымышленные мальчик и девочка, с которыми я общаюсь. Они внутри меня живут, друг с другом спорят, что правильно, что неправильно в этой жизни, что хорошо, что нет, к чему стремиться, что ценить и так далее. То есть это такая фантазийная сказка, многосерийная, я бы сказала, скорее даже это может быть сценарий для детского фильма о том, как современные Кай и Герда постоянно выясняют, чем же в этой жизни стоит заниматься.
Но я думаю, что, наверное, немножко поздновато, восьмой десяток начался — это же не шутки. Хотя, может, и успею. Почему бы и нет? Это как моя любимая, мною написанная молитва: «Позволь мне трудиться с радостью и мечтать легко».
— Мне кажется, что вы можете, даже пройдя через боль и впитав ее, все равно идти легко. Или это иллюзия легкости?
— У меня не просто все легко, а сверхлегко. Иногда хочется сказать себе: «Лена, какие-то утяжелители возьми, потому что нельзя же так порхать по жизни». Заботы, опыт, ответственность, дела, в конце концов, должны как-то приземлять человека. А у меня мой опыт, наоборот, обрезает все больше и больше нитей, связывающих мое существование с общепринятыми представлениями.
— Какие нити уже обрезаны?
— Их много, начиная с самого детства. Это вещи, которые мне назидательно преподавались в школе, в спортивной школе, внушались родными, профессиональными мэтрами. Они постепенно все отсекаются за своей неубедительностью для меня лично.
В спортивной школе все говорили, что жизнь спортсмена — огромный тяжкий труд, умение видеть свою цель в конце тоннеля и идти к ней всеми доступными путями. А мне было очень легко, и все само получалось. Это первые нити, которые я обрезала. Для меня спорт — не труд. Важнее побед были друзья в спортивном клубе и процесс, а не цель стать мастером спорта или попасть на Олимпиаду.
— А нити семьи, родителей и их представлений, как надо жить?
— Немного этих нитей осталось в моих руках. Вот в Сочи у меня в спальне стоит массажное кресло, я на нем каждое утро делаю массаж. И я его поставила специально так, чтобы видеть с одной стороны море и горы, а с другой — стену, на которой висят фотографии ушедших из моей жизни близких людей: мамы, папы, брата. И каждый день я им говорю: «Доброе утро. Я с вами. Я вас чувствую, вы со мной. Я очень рада, что могу опять с вами поговорить, пообщаться». И с ними каждое утро выясняю несколько вопросов, на которые до сих пор не могу дать ответы.
У меня было очень одинокое детство. Любимцем был мой брат, а я как-то сбоку. Потом начались потоком съемки, и я вообще ушла куда-то далеко. Родители у меня были прекрасные, но очень легкомысленные люди. Они безумно любили друг друга, друг для друга жили, прожили вместе 60 лет с лишним, и, будучи яростными врагами в конце своей жизни, ушли из нее, все равно любя друг друга. Но я для них никогда не была предметом существа их жизни. У меня с детства осталось болезненное к этому отношение. И вот сейчас, сидя в этом кресле, я по утрам подрезаю какие-то моменты, которые у меня невольно всплывают, когда смотрю на них. Такой эпизод или другой, когда я обиделась и мне было больно. Например, когда они приехали в Карпаты на съемки «Снежной королевы» на один день и вечером не со мной остались, а поехали к своим друзьям и потом улетели. А мы до этого не виделись целый год! Вот эти ниточки я обрезаю со знаком плюс. Говорю: «Господи, какая глупость, все равно и вы меня любили, и я вас люблю». И до сих пор наша основная ниточка не потеряна, я ее укрепляю с каждым днем, а ниточки обиды обрезаю.
То же самое с моим братом, которого я безумно люблю, с которым столько всего связано в жизни, и не всегда самого лучшего. Человек сильные борозды на моей судьбе оставил. Но он прекрасный, и каждый день я вспоминаю болезненный эпизод и ниточку обиды обрезаю, и отношение становится все лучше и лучше.
— Вы сами придумали такой способ? Нужно иметь опыт и мудрость, чтобы прийти к внутреннему диалогу с ушедшими людьми.
— Это как-то само образовалось. Я ходила на курсы по психологии, так как считала, что для актрисы это необходимо. Но, проходя все эти курсы, поняла, что лучшего психолога для себя, чем я сама, не найду.
— А какие нити в профессии, которые вы разорвали?
— Полно нитей, которые для себя обрубила. Например, что профессия актрисы — это образ жизни, призвание, которому нужно посвятить все. И бросить все под ноги Мельпомены. Ничего подобного. Для меня актерство — один сектор моей жизни. Сектор, но вовсе не жизнь целиком.
Мне нравится не только играть на сцене, но и любоваться природой, есть арбуз. Вот сейчас я его разрезала, и он пахнет невероятно. Профессия не отняла у меня способность наслаждаться ароматами и вкусами, не отняла любовь к родным, к близким, к детям, счастье материнства, счастье любви с мужчинами, мой гражданский долг и так далее. Ставить актерство во главу угла очень примитивно. Это сужает рамки личности, самой жизни и умения этой жизнью пользоваться, наслаждаться, раскрывать ее все дальше и дальше.
Разве за рамками актерства нет меня, Лены Прокловой, женщины, которая прожила не самую простую жизнь, которая позволяла себе любить и принимать любовь, которая стремилась создать семью, построить дом, вырастить сад и так далее? Куда мне девать эту Лену Проклову — не артистку?
— Скажите, а что-то у вас не реализовано? Вот вы хотели стать океанографом, но не стали...
— Не стала, но, может быть, еще стану. Не в этой, в другой жизни. Я не считаю, что моя жизнь, которая будет закончена здесь в этот период, и есть конец существования меня как некоего космического тела. Уверена, что эта энергия жизни не может исчезнуть без следа, она во что-то перетекает. Думаю, что будут какие-то еще проявления меня, необязательно в человеческом обличье, возможно, я стану деревом, которое живет полторы тысячи лет, скалой или глыбой, которая будет созерцать этих человечков, которые на нее забираются. Я не знаю, кем стану и что меня ждет. Но уверена, что не может закончиться жизнь с умиранием моего тела, это было бы как-то очень примитивно по задумке Создателя.
— Помню, как вы рассказывали о своих ощущениях, когда пятилетняя выступали в Кремле в композиции «Девочка на шаре». Вы сильно изменились с того времени?
— Я мало изменилась с тех пор, когда на этом шаре стояла. Мне все так же интересно и любопытно жить, и я радуюсь новым встречам с людьми, и мне много чего хочется. Как была, так и остаюсь человеком очень открытым, любящим все окружающее меня, особенно природу. Кстати, все меньше и меньше люблю проявления людские, слишком они жестоки и нецелесообразны, на мой взгляд. Я любуюсь цветами, вдыхаю ароматы, пользуюсь красками, ношу яркую цветную одежду. Люблю процесс творчества на сцене, когда в меня вселяется нечто, ведь героини — это не я, вернее, не только я, — и как будто возникает новое существо. Вот все это люблю, этому подчиняюсь и плыву по течению.
— Вы всегда так плыли либо когда-то пытались грести в каком-то направлении, к каким-то целям?
— Я пробовала грести и всегда буквально после первого же гребка получала удар. Зачем грести, если река жизни нас и так несет куда нужно?
— В одном из интервью вы говорили: «Жизнь — это бусы, бусина белая, бусина темная — я принимаю все». Бусинами называли события, встречи с какими-то людьми.
— Бусины моего настоящего времени состоят совсем не из людей и встреч с ними. Теперь это все — лишь узелки между бусинами. А сами бусины у меня почти каждый день одни и те же — это окружающая меня природа. Мои цветы: что-то распустилось, что-то требует ухода, я с ними общаюсь, поливаю, вижу, когда цветок восстановил свои силы, зацвел, потом дал плоды. Бусина — это погода. Пошел дождь, и это радость, не надо бегать со шлангом, а я сама могу постоять под дождем, посмотреть, как мои растения дождь пьют. Растворяюсь в этой бусине-дожде.
Мои бусины не такие конкретные, чтобы их можно было пощупать, потрогать, обрисовать, описать. Внутренние ощущения — вот мои бусины сегодня.
Если же вообще взять нить жизни, которую я плела от рождения, на ней будут мои роли, и мои спектакли, и встречи с уникальными людьми, мое горе, мои любовные романы, мои расставания, злоба окружающих людей, их любовь. Прекрасные театры, где я работала, мои гастроли, поездки, поезда, самолеты, вежливые стюардессы. Мое здоровье, мой инсульт, моя сломанная нога, моя невероятная выносливость до сих пор, мое умение восстановиться, любовь к вкусной еде. Это все мои бусины. И ими можно оплести весь мой сад вдоль и поперек и через них не пробраться. Понимаете? И поэтому я предпочитаю сегодня их все куда-то в рюкзак убрать — и за спину, а впереди пусть будет без этих бусин пространство. Мне достаточно того, что я сейчас вижу со своей террасы: долина, ущелье, море, небо, орлы — и никого.
— Я почему-то вспомнила, как вы рассказывали про детство и что часто к родителям приходили знаменитые гости. И вы как-то на даче видели, как по цветущему лугу бежал, раскинув руки, в какой-то струящейся накидке Махмуд Эсамбаев. Вернее, он почти летел. И вы запомнили это на всю жизнь, и я запомнила этот потрясающе яркий эпизод.
— Этой бусиной я дорожу. Вообще, я очень счастливый человек. Мне судьба буквально с детства даровала каких-то людей, которые как вехи в моей жизни. Мои тренеры потрясающие по художественной и спортивной гимнастике, в том числе и Мария Вартановна Лисициан. Саша Митта, Сережа Никоненко и Ролан Антонович Быков в первой картине «Звонят, откройте дверь». Евгений Леонов в «Снежной королеве». Табаков и Ефремов в «Гори, гори, моя звезда». Иосиф Хейфиц, Валера Золотухин и Высоцкий в фильме «Единственная...».
— Данелия в «Мимино»...
— Да. Саша Абдулов, мой близкий друг... Никого не вычеркнуть, потому что все уникальные люди. Во МХАТе я работала с 16 лет, поскольку буквально все студенты Школы-студии играли в спектаклях каких-то «черных людей». Я потом играла в «Синей птице» Митиль, главную роль, а до этого года три — «черного человека» в этом же спектакле за кулисами и ходила со стрелками часов в массовке. И тем не менее это все подарки судьбы. Кто-то сегодня скажет: «Да какой это подарок — с 18 лет работать, получать 80 рублей, 76 на руки, зарплату? Это что, счастливая жизнь?» По деньгам нет, но если мерить другими категориями, то счастье.
— Вы же пришли в театр, когда еще не уволили грандиозных стариков?
— Да, они были и педагогами, и партнерами. Одна из моих первых ролей — Маша в «Кремлевских курантах». Я играла главную роль, а в массовке за столом сидели великие Тарасова, Андровская, Тарханов...
— Как они вас не уничтожили? Врожденная дипломатия вас спасла?
— Знаете, я далеко не дипломатка, просто не хотела воспринимать отрицательного отношения к себе. Конечно, меня пытались съесть и задавить, это клеймо «артисточка киношная» преследовало всю мою жизнь во МХАТе, но я их так любила, что относилась равнодушно к этим разговорам. И в конце концов мы становились довольно близкими людьми и даже друзьями...
Но это было так давно. Так много времени прошло, я столько сыграла. И уже сама с радостью уступила место молодым. Сегодня с некоторым безразличием смотрю на то, что происходит. У меня своя жизнь, своя профессия, которую я очень люблю. Безумно люблю выходить на сцену и в конце спектакля получать цветы, слышать крики «Браво!» и слова благодарности от людей: «Мы вас так любим, вы так нам нужны». Ко мне рвутся за кулисы, чтобы принести баночку варенья или букетик из своего сада и сказать ласковые слова.
— Елена, я хотела посчитать, сколько у вас спектаклей, но запуталась.
— Их семь. Из классики — «Яма» Куприна, «Преступление и наказание» Достоевского, «Пигмалион» Шоу. Из современной драматургии — пьесы «Судьба в подарок», «Розыгрыш», «Палата бизнес-класса». И недавно появилась новая современная пьеса, которую я безумно люблю, и я приглашаю вас на спектакль. Это «Семейный шкаф и его обитатели» в Театре на Трубной, которым руководит Дмитрий Астрахан.
— Я с радостью приду. А Дмитрий Астрахан не звал вас в штат Театра на Трубной?
— Не звал, но я бы не согласилась. Не могу, наглотавшись свободы, быть зависимым человеком. Хотя с Димой у нас долгая история взаимоотношений. Астрахан и в кино, и на сцене как режиссер — это подарочный вариант, энерджайзер, человек, который заряжает тебя и сам умеет от тебя подзаряжаться. У нас с ним такой взаимовыручающий тандем. Я много самых прекрасных слов могу говорить про Диму.
— Вы очень много хорошего также говорили про двух Олегов — Табакова и Ефремова. Потом неожиданно на телевидении рассказали о том, как вас, 15-летнюю, домогались. И началась полоса очень жестких и даже шокирующих рассказов. И тогда я вспоминала наши с вами ранние интервью, в которых вы говорили: «Как я могла быть не влюблена в такого человека, как Табаков? Как не могла ответить на его влюбленность?» И все ваши рассказы о нем были восторженными и исключительно со знаком плюс, а потом пошли прямо противоположные. И я, несмотря на долгие беседы, так и не поняла, что же он для вас.
— В моей жизни очень много людей, отношение к которым я не могу предъявить, как паспорт. Для меня чем значимее человек, тем многослойнее и неоднозначнее моя книга о нем... Что касается Олега Павловича, все, что я восторженно о нем говорила, говорю и буду говорить, — непреложно. Но то, что человек сделал со мной как с девочкой в 15 лет!.. И я безумно рада, что смогла наконец-то открыть рот и произнести это, потому что то всегда был камень, который был заглочен еще в детстве и находился уже где-то внизу живота, и избавиться от него было невозможно — ни выплюнуть, ни вывести.
Этот человек для меня — двуликий Янус. С одной стороны — интереснейший, талантище, фейерверк, с другой — разрушитель меня как личности. Человек, на столько лет вперед определивший вообще все мое женское воплощение, существование, отношение к мужчинам, к взаимоотношениям с ними. Он очень сильно испортил мою жизнь. Но я не могла не быть в него влюбленной. И конечно, было увлекательно все — и он сам, и то, какой он есть, и что он обратил на меня внимание. А какой бы девочке в 15 лет это не польстило? Какой девочке в 15 лет было бы неинтересно исследовать эту женскую взрослую жизнь? Ведь мы все хотим через нее пройти. А то, в какой форме это было сделано, извините меня, я даже сейчас оцениваю это не на все сто процентов, наверное, даже до самой сути всего этого не докопалась... А может, он был прав? Может, так и надо было? Другое дело, что общество к этому не готово. Я до сих пор разбираюсь в этом вопросе. Но абсолютно счастлива, что мне удалось этот камень со дна своего организма поднять и выплюнуть, потому что это моя жизнь! Почему я должна ее стесняться?
— «Я принимаю свою жизнь такой, как есть. Она мне нравится реальная, а не та, которая в шаблонах прописана» — это прямая цитата из нашего с вами прошлого разговора.
— Да, это все реальная жизнь. И, кстати, если это было, почему я должна говорить, что этого не было? Почему?! Потому что это стыдно, неприлично? Не мне должно быть стыдно.
— Скажите, а к Ефремову у вас тоже такое сложное отношение, как к Табакову?
— Нет, Олег Николаевич — мой покровитель, моя душа, мой защитник. Сколько раз в этой жизни он меня выручал, спасал, поддерживал — это просто настоящий папа. Когда я потеряла детей, он позвонил и сказал: «Ты мне нужна. Я тебя ввожу на три роли. Нужно репетировать срочно, машина у подъезда, выходи». Он мой спаситель.
— Ну для него тоже был спасительным ваш грибной суп с помидорами после тяжкого похмелья. Он был очень непростым человеком. Вы могли бы о нем рассказать?
— С радостью. Мне кажется, что Олег Николаевич был стопроцентный мужчина-самец. Этот вектор в его жизни многое решал. Однажды он мне сказал: «Лен, ну а чего ты хочешь? Да, я знаю, что она бездарная и ничего не может. Но я с ней сплю, как я могу ей не дать роль?»
Нам, женщинам, этого не понять, а у него это настолько ясно и четко было, что даже возразить нельзя. Понимаете? Это одна часть Олега Николаевича, к которой я, слава богу, не имела никакого отношения, и чаша сия меня миновала.
А что касается его проявлений как руководителя театра, в котором служила, я всегда была обеспечена работой по самую макушку. Все главные роли во всех спектаклях играла. Он всегда мне предлагал в каждой новой постановке роль. Вызывал к себе и говорил: «Лена, вот есть, это, это и это. Ты чего-то хочешь, можешь? Какие у тебя планы?» То есть абсолютно дружеское и профессиональное отношение к этому: «Ты можешь играть все, я в тебя верю, давай с тобой решим, работаешь ты здесь или не работаешь?»
Или мог вызвать:
— Вот сейчас приезжает японский режиссер. Мне надо, чтобы ты играла в этом спектакле, я тебя прошу.
— Олег Николаевич, нет вопросов.
Но, допустим, я могла прийти и сказать:
— Не могу больше играть в этом спектакле, буквально заставляю себя выйти на сцену.
— А что ты хочешь?! У меня должно быть 20 процентов репертуара социальной направленности, я не могу этот спектакль снять. Будешь играть.
— Не буду.
— Нет, будешь! Я режиссер. Мне решать.
— А я артистка, женщина, и если вы меня будете заставлять, я от вас уйду.
— Ну не играй, кого-нибудь другого назначим...
С ним можно было так разговаривать. Для меня он — это абсолютно адекватный советский руководитель, достаточно высокого уровня, очень талантливый и очень одинокий. И не потому, что не находилось никого рядом, кто бы мог жить с ним вместе, — он никому не мог дать столько, чтобы быть с кем-то вместе. Ему элементарно не хватало времени.
— Его просто разрывали, он всем был нужен.
— И всем должен. Мне кажется, он запивал потому, что уставал от всех, кто за него цеплялся. Просто не выдерживал. Но мне с ним всегда было очень легко.
— Я так и не поняла, почему вы ушли из МХАТа, когда там был худруком Ефремов, который так вас ценил.
— Я ушла из МХАТа, когда Олега Николаевича уже практически не было. Театром руководили его замы, заведующий труппой и так далее. И это перестало быть нужным и мне, и театру.
— Он никак не пытался вас остановить?
— Приезжал ко мне, предлагал, но это все было уже как предсмертные судороги.
— Вы для себя решили, что не пойдете больше ни в какую труппу, и обрезали эту кажущуюся многим обязательную нить — «актриса должна служить в театре».
— Это еще называется «надо держаться за трубу»... Знаете, я никогда не умела и не хотела планировать и загадывать. Жила сегодняшним днем. Мне говорили: «Ты что из МХАТа ушла? Тебя уже на народную подали!»
— С ума сойти!
— Я не хочу думать наперед, понимаете? У меня было такое отношение: можно я доживу сегодня, как хочу, чего вы ко мне с послезавтра пристаете? Я еще не знаю, что буду делать вечером. Упрощаю все специально, чтобы было понятнее.
— Послушайте, я помню, как удивилась, узнав, что вы с вашей актерской биографией до сих пор всего лишь заслуженная артистка. Была уверена, что народная. Но только что вы меня сразили наповал, когда рассказали, что даже то, что вас подали на народную, не остановило от ухода из театра. Если бы вы тогда не совершали резких движений, то пенсия у вас была бы точно не 17 тысяч рублей, а побольше.
— Можно подсчитывать эквиваленты выгоды, но что касается эквивалента уважения народа, то, куда бы я ни ездила, меня встречают как народную. Вот у меня, например, октябрь, ноябрь, декабрь расписаны плотно. За эти три месяца 50 гастрольных спектаклей. Я много езжу, и меня везде встречают как королеву и тоже, почти как вы, очень удивляются: «Как? Вы не народная?»
— Это как минимум несправедливо.
— Но это зрительское обсуждение моих званий, которое каждый раз волной всплывает, — гораздо больше, чем если бы я была ей на самом деле. А вообще я судьбе за все благодарна. Она мне дала изначально гораздо больше, чем я заслужила. И лучшая женская роль в 11 лет, и всесоюзное признание, и победа на кинофестивалях, и звание лучшей актрисы года, и поездки по всему миру, завоевание каких-то наград, и то, что я заслуженная, — тоже подарок.
— У вас счастливый характер. Кто-то бы жрал себя изнутри, вспоминая, что ему не дали звания.
— Вот интересная жизнь: мало того что не дали, еще и переживать по этому поводу — вторая неприятность. Зачем? Я лучше с одной неприятностью поживу.
— Скажите, кто вам говорил, что вы талантливая актриса, из действительно больших людей, чье мнение вы цените?
— Я очень счастливая артистка, все режиссеры и актеры, с которыми работала, делали подобного рода комплименты. Расплываюсь сейчас в улыбке, потому что приятно вспоминать, что те люди, с которыми ты создаешь что-то общее, благодарны за общение и работу с тобой.
— Как-то вы рассказывали, что Георгий Данелия говорил чуть ли не каждому своему артисту: «Ты гениальный! Я тебя люблю! Играй!» И у тех крылья вырастали. Вам в работе нужен кнут или пряник?
— Я балованная артистка, люблю пряники и получаю их в полном объеме. Когда в меня верят и хотят со мной работать, вырастают крылья. Как только дают понять, что не уверены в том, что им нужна я, у меня со своей стороны сразу нулевой интерес. Допустим, предлагают роль с комментарием:
— Только у нас пробы.
Я отвечаю:
— Спасибо большое.
Через день пишу, что прочла сценарий, но у меня как-то с ним не сложилось, и отказываюсь.
Но если слышу: «Я хочу, чтобы вы работали, мне не нужны никакие пробы, мне нужны только вы!» — сама настаиваю на пробах. Тогда подхожу профессионально, и мне важно понять, насколько мы слышим друг друга. И уже на съемочной площадке я готова и спорить, и воспринимать критику в отношении себя, и исправлять, что делаю не так. Это уже творческий процесс. Но изначально для меня любая роль — как приглашение к роману. Если вы в меня не влюблены, то зачем я вам буду отвечать взаимностью?
— Интересно, а вы когда-то были влюблены без взаимности?
— Любви без взаимности у меня не никогда не было.
— Наверное, вы знаете, что такое любовь?
— Я, наверное, самый сомневающийся в этом вопросе человек. Насколько понимаю, любовь — это медаль с двумя сторонами. С одной стороны — физиология. Этот горящий шар просто возникает внутри, окутывает тебя и сжигает все вокруг. С другой стороны — высокие проявления. Ну так вот, что касается высокого, мне не повезло встретить человека, с которым бы слились души. Но я продолжаю верить в то, что это возможно, что так должно быть и в этом смысл всего происходящего.
— Можно ли в таком случае сказать, что вы живете в ожидании любви?
— Нет, нельзя. Я живу в ожидании завтрашнего дня и уже сейчас, с вами разговаривая, предвкушаю, что завтра окунусь в девственное море, когда в нем еще никто не плавал. Вот об этом я мечтаю. Мечтать о любви в моем возрасте — это, на мой взгляд, патология. Все-таки любовь — это обязательно и какие-то сексуальные отношения, а мне, извините, восьмой десяток.
— Разве возраст является решающим в любви? Знаете, я недавно смотрела в Театре на Бронной спектакль «Одна и один», в главных ролях Александр Збруев и Вера Майорова. По сути, Ромео и Джульетта, которые прожили жизнь. Это один из лучших спектаклей о любви, которые я видела. Поэтому мне хочется с вами поспорить.
— Об этом я как-то не думала, но вы своим вопросом, своим рассказом заставили меня нечто сформулировать. Попробую озвучить. Очень много в своей жизни я прожила в любви, романтике и даже, я бы сказала, в удушливой атмосфере сексуальности. Безусловно, мне кажется, что возраста не существует для внутреннего ожидания чуда. Я с детства ждала этого чуда любви и с ним, наверное, и умру. Оно такое неактивное и никогда не было активным. То есть шла жизнь, а внутри жила птица, которая искала свободы. И она до сих пор там. Что поменялось с возрастом? Ну, во-первых, при том, что ты прожил яркую жизнь в любви, нельзя не понимать, что с годами уходит красота тела, которая играет огромную роль в любовных отношениях. Когда тебе уже своего тела приходится стесняться и нечем одарить в этом плане и вызвать восторг, это побочный продукт возраста. И ты от этого никуда не убежишь. А что касается второй составляющей — духовной стороны этого вопроса, к сожалению, давят опыт и груз разочарований. Это тоже обременение возраста. Когда у тебя нет никакого опыта, ты веришь всему, о чем тебе так красноречиво говорят. Но когда опыт есть — извините. Вот две вещи, которые в связи с возрастом усмиряют наш бег в этом вопросе с галопа не то что на рысь, а на шаг.
— Можно любить одного человека всю жизнь или это абсурд?
— Я бы могла всю жизнь любить одного человека. Знаете, я трижды была замужем, и до сих пор все три моих мужа для меня близкие и родные люди, которых я люблю, судьба и жизнь которых меня заботит, волнует и так далее. И любого из них я могла бы любить до конца своих дней, если бы... Ну и дальше начинается программа жизни. Ведь всех нас с самого раннего детства за шкирку берут и ставят на дорожку шаблонов: это можно, это нельзя, это хорошо, это плохо, изменять нельзя. И вот мы по этой дорожке идем прямиком в могилу, нам все заранее известно. И мало кто позволяет себе с нее спрыгнуть и посмотреть, а что за лес вокруг и какие там есть еще тропинки. Нужно было и мне прыгать, но не получилось.
— Как вы думаете, какие самые вредные шаблоны вообще в жизни, которые нам вбивают в голову?
— В мои времена был жуткий шаблон, что после школы ты должен обязательно пойти в институт и его окончить. Сколько судеб это покалечило! Сколько людей мечтали бы быть колхозниками и работать на земле, а не идти поступать в химико-технологический. Или просто быть поваром, а не филологом. Очень много социальных шаблонов человеческую жизнь стирают ластиком и подравнивают под некую общепринятую единицу. А все люди разные. Вообще, я шаблоны не люблю. Теперь перекос в другую сторону: делай что хочешь. Нам один шаблон меняют на прямо противоположный. Но не дают выбрать, чего лично мы хотим, к чему расположены, что нам от природы дано. Мне кажется, вся система воспитания — что дома, что в садике, что в школе — разрушает, а не создает личность.
— Что вас больше всего разрушало?
— Меня ничего не разрушало, я как с четырех лет пошла заниматься спортом, была предоставлена сама себе. И у меня был прекрасный дедушка, отец моей мамы, который меня учил в этой жизни выбирать, принимать решение и совершать поступок. И дед со мной за эти поступки отвечал. Он был тем человеком, который в меня больше всего вложил и научил главному — любить жизнь, аккуратно по ней шагать, стараться никого собою с этой жизни не сдвинуть, не подвинуть.
Я помню его уже после инсульта, больного. Он занимался только мной. Даже не знаю, кем он раньше был, вроде бы каким-то руководящим работником в Союзе кинематографии. Мама не любила об этом говорить. Когда мне было 13 лет, он умер, и для меня это оказалось большой потерей.
Я очень к нему тянулась. Все говорили, что он немножко не от мира сего. Бабушка упрекала: «Ты все витаешь в своих розовых облаках». А мне эти его розовые облака очень нравились. Он всегда улыбался, хорошо рисовал, возил меня на занятия спортом, оберегал от всяких наказаний в доме. Пожалуй, один из всех в семье любил меня сильнее, чем моего брата, и мне это нравилось. Потому что все любили моего брата, а меня не очень. И для меня дедушка был очень ценен, он стал моим дружочком и защитником. И всегда рассказывал какие-то притчи.
— Можете что-то озвучить?
— Расскажу одну, которая до сих пор мне важна. Над пропастью переброшена узенькая досочка. По ней с двух сторон идут люди и встречаются посередине. И очень важно пройти так, чтобы не спихнуть второго человека в пропасть. И так всю жизнь. Ты все время идешь, тебе все время встречаются люди и нужно пройти по этим досочкам так, чтобы никогда не услышать вскрик падающего.
0
66.00
