Глобализация – вовсе не изобретение ХХ века: интеграционные процессы в мировой экономике идут уже пятьсот лет. Героями глобализации в разное время становились великие мореплаватели, конкистадоры, работорговцы, владельцы плантаций в Вест-Индии, биржевые дельцы и капитаны клиперов, возившие наперегонки грузы индийского чая. Конец глобализации, о котором сейчас поговаривают политики, тоже не новость – периоды интеграции в мировой экономике не раз чередовались с периодами локализации.
Дискуссия о глобализации чем-то напоминает споры о мировых войнах: сколько их было в нашей истории? Две – Первая (1914–1918) и Вторая (1939–1945)? А Наполеоновские войны, длившиеся десять лет, в которых сошлись около 20 держав, боевые действия велись в Европе, Африке, Южной Америке и на просторах двух океанов? Немало историков выступают за то, чтобы отнести этот конфликт к мировым войнам. Британский премьер Уинстон Черчилль предлагал считать первой мировой Семилетнюю войну 1756–1763 гг. Театром военных действий тогда стали Европа, Азия, Африка и обе Америки. Число стран-участниц также насчитывало около двадцати, экономические и политические последствия для того времени были сопоставимы с последствиями Второй мировой в ХХ веке. Некоторые специалисты склонны относить к мировым войнам также Тридцатилетнюю войну (1618–1648) и Войну за испанское наследство (1701–1714). Наконец, какой-нибудь любитель древней истории непременно вспомнит о походах Александра Македонского – не это ли первая мировая война и по масштабам, и по своим результатам?
Так и с глобализацией. Когда она началась? Какие процессы можно считать элементами глобализации, а какие – нет? Вопросов масса. В современной политэкономии под глобализацией принято понимать экономическую, политическую и культурную интеграции последних 30–40 лет: общемировой рынок, международное разделение труда, формирование транснациональных компаний (ТНК). Сам термин вошел в широкое употребление в середине 1980-х после выхода статьи американского экономиста Теодора Левитта «Глобализация рынков». При этом Левитт и его единомышленники считали глобализацию явлением совершенно новым, стихийным и необратимым.
Но чем больше экономисты исследовали данный феномен, тем очевиднее было, что возник он не сегодня и даже не вчера. В 2000-х ученые заговорили о «волнах глобализации», под которыми понимали периоды оживления международной торговли, сменяемые периодами государственного протекционизма. В докладе Всемирного банка «Глобализация, рост и бедность» (2004) начало первой волны глобализации датировалось 1870 годом – тогда благодаря снижению транспортных издержек произошло резкое оживление мировой торговли, длившееся вплоть до Первой мировой. Некоторые исследователи отодвигали начало глобализации еще дальше – на первые годы XIX века и даже на середину XVIII века; другие искали связь между глобализацией и экономическими циклами, появлением новых технологий и т. д.
Сторонники школы мир-системного анализа – ее основателем считается известный американский экономист Эммануил Валлерстайн – вообще полагают, что глобализация началась одновременно с зарождением капиталистических отношений и это неразделимые явления. Мол, полноценный капитализм нельзя построить в отдельно взятой стране, он может сформироваться лишь в рамках миросистемы или мир-экономики. Ядром, или центром мир-экономики является страна (группа стран, регион) с передовыми технологиями и социально-экономическими институтами, которые по мере развития буржуазных отношений вступают в неравноценный торговый обмен с гораздо более обширной, но отсталой периферией. Данную систему еще называют иерархически организованной международной торговлей: центр предлагает товары глубокой переработки с высокой добавленной стоимостью, а периферия – продукцию низкой переработки, соответственно, с малой добавленной стоимостью. Иными словами, периферия служит для центра источником сырья или дешевой рабочей силы, а также важным рынком сбыта технологичной продукции.
Почему англичанка гадит?
Россия вошла в глобальную экономику в XVI веке как поставщик леса, пеньки, канатов и прочих корабельных снастей для морских держав, прежде всего Британии. В эпоху Великих географических открытий и корабельных баталий эти товары значили не меньше, чем сегодня нефть и газ. Отрезать Англию и Нидерланды от восточноевропейского сырья значило уничтожить эти государства, писал советский историк Яков Лурье. По словам шведского историка Артура Аттмана, британский флот, сокрушивший в 1588 году испанскую «Непобедимую армаду», «был оснащен преимущественно русскими материалами».
За свои лес и пеньку мы получали ткани, металлы, промышленные изделия. Данная модель товарообмена с определенными изменениями (со временем главным экспортным товаром стала пшеница) сохранялась столетия. Даже на пике военного и политического могущества Россия оставалась поставщиком сырья, дешевого зерна и полуфабрикатов. «Все, чем для прихоти обильной торгует Лондон щепетильный и по Балтическим волнам за лес и сало возит нам», – верно подметил Александр Сергеевич.
Попытки вырваться из порочного круга предпринимались. Самый яркий пример – борьба Петра I за выход к Балтийскому морю. Русский царь надеялся, что обретение балтийских гаваней даст импульс для формирования национального торгового капитала. Увы, прорубив окно в Европу, мы лишь способствовали развитию британской и голландской зерновой торговли. Россия не имела даже своего торгового флота, а у конкурентов были развитые институты протекционизма. Например, британский навигационный акт 1651 года разрешал ввозить в Англию товары из Азии, Африки, Америки и России только английскими судами с экипажами, на три четверти состоявшими из англичан.
Неравноправный торговый симбиоз с Великобританией с короткими перерывами существовал до самой революции 1917 года. Он был одним из столпов отечественной экономики и одним из мощных раздражающих факторов.
«Порядок, основанный на правилах»
Сегодня немало исследователей отодвигают начало глобализации к эпохе Великих географических открытий. К середине XV века в ряде регионов Европы уже вызревали буржуазные отношения, формировавшемуся там торговому капиталу было тесно в рамках Старого Света, он жаждал новых рынков. Но геополитическая ситуация буквально запирала его «в четырех стенах» – падение Константинополя в 1453 году практически перекрыло европейским купцам традиционные пути на Восток.
Открытие Америки, а также новых маршрутов в Азию и Африку стало триггером масштабной торговой экспансии «предбуржуазного» Запада – она длилась вторую половину XV века, весь XVI и часть XVII века. Русский востоковед Леонид Васильев назвал это первым этапом европейского колониализма, который сопровождался завоеваниями территорий, грабежами и порабощением местного населения. Именно так Восток, Латинская Америка и Африка помимо своей воли вовлекались в формирующийся глобальный рынок и систему международного разделения труда. Главными участниками этой ранней глобализации стали европейские купцы, конкистадоры, работорговцы, пираты и авантюристы всех мастей.
Принято считать, что глобализация конца ХХ века привела к сближению культур, унификации законодательных систем, утверждению неких общечеловеческих ценностей, – сформировался «мир, основанный на правилах». Но те же процессы шли и пять столетий назад: европейская колонизация ломала устои традиционных обществ Америки и Востока, несла туземцам новые социальные паттерны и универсальные ценности в виде христианства. Именно тогда стали возникать представления о правилах, которые должны быть едиными для всех.
Еще интересный момент: Теодор Левитт в своей «Глобализации рынков» пишет, что транснациональные корпорации, частично берущие на себя функции государства, – это явление, присущее лишь концу ХХ века. Но Британская и Голландская Ост-Индские компании имели практически полный набор признаков современных ТНК, хотя первая была основана в 1600 году, а вторая – в 1602-м. Обе являлись частными торговыми корпорациями и имели международный состав акционеров. Среди владельцев Британской Ост-Индской компании, например, были немецкие и голландские банкиры. Деятельность компаний охватывала множество стран, более 30% бизнеса велось вне домашней юрисдикции, а на территории колоний обе компании де-факто осуществляли функции государства.
Приливы и отливы интеграции
Сегодня можно уверенно констатировать, что глобализация – процесс не только не новый, но и непостоянный: периоды глобализации в истории чередовались с периодами локализации. Последователи русского экономиста Николая Кондратьева, автора теории об экономических циклах, связывали такое чередование со сменой технологических укладов или технологических моделей рыночного хозяйства.
Чтобы понять, как это происходит, вернемся в XV–XVI века. Торговый капитал активно осваивает внешние рынки, выстраивает первые трансконтинентальные логистические цепочки. Но вот в Европе появляются революционные технологии и машинные производства, сулящие инвесторам сверхвысокую прибыль. Капитал, как известно, ищет отрасли с максимальной прибавочной стоимостью, поэтому тут же бросается в новые перспективные ниши, частично утрачивая интерес к внешним рынкам. Развитие капиталоемких производств требует высокой концентрации ресурсов – материальных, интеллектуальных, управленческих. А что может быть лучшей площадкой для этих целей, чем сильное национальное государство, которое к тому же задействует различные инструменты поддержки вроде протекционизма, налоговых льгот и пр. По мере индустриализации в европейских обществах укрепляются позиции консервативных сил, доминируют идеи защиты национальных интересов. Таким образом, на рубеже XVIII века капиталисты Старого Света сосредотачивают внимание на развивающейся промышленности, частично утрачивая интерес к колониям и международной торговле. Происходит частичное сворачивание глобализации.
На следующем этапе новые технологии приводят к взрывному росту промпроизводства, которому требуются все больше и больше сырья и все новые рынки сбыта. Следовательно, вновь обостряется интерес к внешним рынкам. В Европе начинается второй, промышленный этап колониализма – его пик пришелся на XIX век. Но подконтрольные территории уже не грабят, а организуют на них гигантские потогонные производства, которые должны обеспечивать ресурсами передовую промышленность центра. Из Азии и Америки в Европу идут караваны судов с индиго, хлопком, джутом, каучуком, сахаром, кофе.
На третьем этапе некогда революционные технологии становятся обыденными, рентабельность промышленного сектора снижается, он более не способен выполнять роль магнита для капитала, и тот снова утекает в торговлю и финансовый сектор. А едва торговый и финансовый капитал начинает превалировать над промышленным, глобальная экономика оказывается важнее национального рынка. Чем меньше рентабельность заводов и фабрик, тем больше стремление капитала идти вовне: ростовщики и торговцы, в отличие от промышленников, не любят границ. Фаза локализации сменяется новой фазой глобализации.
С середины XIX века резко оживляется международная торговля: США, Британия, Франция, Бельгия и выпрыгнувшая, как чертик из табакерки, Германия – все наперегонки ищут внешние рынки сбыта для своей продукции. У политиков входят в моду рассуждения о свободе торговли, единой Европе без границ и общечеловеческих ценностях. И так вплоть до начала Первой мировой.
Новый перелом
На фоне большой войны и череды революций происходит взрывное технологическое обновление экономик Европы и США – массовое внедрение двигателей внутреннего сгорания, развитие автотранспорта, авиации, тотальная электрификация промпроизводств и всей техносферы. Рентабельность промышленности подскочила, и капитал вновь растекся по национальным «квартирам». Это были «ревущие двадцатые». Только на сей раз этап взрывного развития производства занял лишь 10 лет и сменился глобальным десятилетним кризисом. Вообще в ХХ веке с развитием технологий все процессы в экономике кратно ускорились, в том числе периоды глобализации и локализации. Если в прошлом они растягивались на столетия, то теперь весь цикл стал занимать три-четыре десятка лет.
Важнейшей технологической предпосылкой к нынешнему этапу глобализации стал опыт США в налаживании трансатлантической логистики в ходе Второй мировой. А также постановка на поток производства транспортных судов типа «Либерти». Именно это позволило впоследствии выстроить современную модель международной торговли с ее колоссальным трафиком, дало возможность относительно дешево перемещать целые производства, обеспечивать бесперебойные поставки, когда производитель товара и основной потребитель находятся в разных частях света.
Вторым важнейшим фактором стало развитие электронных средств коммуникации, прежде всего интернета: мгновенная передача информации в любую точку Земли, международные и межконтинентальные транзакции, идущие практически в режиме онлайн. Электронный менеджмент и многократное ускорение бизнес-процессов, собственно, и породили представление об уникальности глобализации XX–XXI вв. Другой особенностью стала сверхразвитая финансовая надстройка, аккумулирующая на порядки больше средств, чем физическая экономика. Эта система создавалась для финансирования и обеспечения работы разбросанных по миру производств, логистических цепочек и пр. Но по мере того как в девяностых и нулевых промышленность развитых стран теряла рентабельность, финансовый сектор, как пылесос, втягивал высвободившийся капитал, разросся до огромных размеров и начал жить собственной жизнью. Делать деньги из денег стало самым выгодным предприятием. Джордж Сорос и Уоррен Баффет соврать не дадут.
Вероятно, и нынешнее сворачивание глобализации, о котором рассуждают политики, – это также часть циклического процесса. Ведущие индустриальные страны, прежде всего США и Китай, стоят на пороге нового технологического уклада – экономической модели, основанной на робототехнике, всевозможных беспилотных системах, 3D-печати, искусственном интеллекте. Если в 1990-х американские компании стремились избавиться от нерентабельных производств, перенося их в Азию, то теперь мы наблюдаем обратный тренд – американские власти намерены восстановить производственный потенциал. Кстати, весьма символично, что если лицами глобализации были финансовые спекулянты вроде Сороса, то лица новой экономики – это инновационные промышленники вроде Илона Маска с его «Теслой», «Старлинком», «Спейсшипом».
Очередной этап локализации начался не сегодня. Еще в 2011 году, в ходе второй предвыборной кампании, президент Барак Обама фактически анонсировал реиндустриализацию Соединенных Штатов, заявив о необходимости создать 5 млн рабочих мест в промышленности. Его преемник Дональд Трамп говорил уже о 25 млн рабочих мест в течение 10 лет и обещал своим избирателям, что «американцы будут покупать американское и нанимать на работу американцев». А где концентрация промышленного капитала, там протекционизм, торговые и таможенные войны с конкурентами – именно это мы и наблюдаем сегодня.
Есть еще один крайне важный аспект: Китай за последние десятилетия из трудовой периферии Запада превратился в новый индустриальный центр. Ему, как любому центру, требуются источники ресурсов и обширные рынки сбыта – без этого промышленный рост грозит обернуться глубоким кризисом. А с ключевым рынком – американским – у Пекина могут возникнуть очень серьезные трудности. Неслучайно один из стратегических проектов КНР – создание сети новых трансъевразийских экономических коридоров (проект «Пояс и путь»). Вероятно, это и есть контуры новой глобальной экономики. Вернее, одной из них. Тревожит только тот факт, что в прошлом подобные масштабные перекройки уже приводили к мировым войнам. Хотелось бы, чтобы на сей раз история пошла по несколько иному пути.
0
44.25
